В данном случае – против меня.
Годзилла.
И поэтому я нисколько не удивился, когда прикоснувшись к стене, ощутил сильный удар, как от электротока, стена была точно раскалена, но, превозмогая боль, я прижимал и прижимал к ней свои ладони, и, лишь почувствовав, что сейчас потеряю сознание, с трудом оторвал их, и тогда увидел то, что и предполагал.
Два черных, вдавленных в бетон отпечатка.
Причем, каждый из них был увенчан пятью небольшими дырочками – словно лунками от звериных когтей.
Лунки эти немного мерцали.
Вдруг запахло в воздухе горящей серой.
Тогда я отступил на шаг и зажмурился.
Все было понятно.
– Годзилла… – шепотом сказал я.
И в ту же секунду, будто очнувшись, пронзительно зазвонил телефон.
Марк сидел в громадной, пронизанной бледным солнцем, светлой президентской приемной и, переполняясь раздражением, ждал, когда его вызовут к Самому. Приемная была совершенно стандартная, неприветливая, отделанная псевдодеревянными плитами, какие встречаются на вокзалах, с канцелярским столом, за которым горбатился референт, похожий на пеликана, и с унылыми кожаными диванчиками вдоль стен – для посетителей, два окна ее, полуприкрытые шторами, выходили на площадь, ограниченную забором нескольких промышленных зон, а дальше – за хозяйственными дворами, за подсобками, опутанными коленами труб, и за гаражами, где ржавело скопище брошенной техники, – поднимались разномерные, но однообразные по архитектуре здания столицы: хрупкое мерзлое солнце невысоко висело меж ними, и коричневатые края его размывала дымка. То есть, пейзаж за окнами тоже был – совершенно стандартный. Приемная вообще была лишена какой-либо индивидуальности, словно хозяин ее хотел показать, что ему некогда заниматься всякой ерундой – он работает, на ерунду у него нет времени – некоторое своеобразие ей придавали лишь двери по обоим сторонам, распахнутые в длиннейшие анфилады комнат: оттуда доносился ужасающий треск машинок, панические телефонные звонки, раздраженные голоса, сплетающиеся в лихорадочную какофонию, непрерывно сновали люди с озабоченным выражением лиц, пробегали курьеры, уверенной походкой проходили военные, словом, клубилась атмосфера напряженной государственной деятельности. Наверное, она производила соответствующее впечатление на посетителей, однако Марк знал, что вся эта суета на самом деле несколько показная – то есть, лапша, театральная режиссура – просто один из помощников внешнего Президента, озабоченный, так сказать, его образом в предверии надвигающихся выборов, распорядился закрыть оба служебных хода, и поэтому бурлящий неуправляемый поток, который раньше рассеивался по секторам канцелярии, теперь устремился сюда – перехлестываясь через приемную и практически парализуя работу в дневные часы.
