* * *
Остальное было как во сне: непонятная суматоха, шум, темнота, чьи-то руки, ласковые голоса:
– Экая красавица… Конфету-то ты ей сразу дала?
– Да.
– Когда подействовала?
– Недавно, должно быть.
– Голову, голову ей придержи… Пей, милая, пей…
Что-то сладкое и пахучее лилось в горло, текло на подбородок.
– Ты глотай, милая… А теперь вставай… И пошли, пошли… Держись за меня… И-и, раз ножкой… И-и, два другой…
Ее поддерживали с двух сторон, ей помогали шагать. Она была как пьяная – мысли путались, ноги заплетались, перед глазами всё плыло, качалось, дрожало – и это было очень смешно.
– Улыбается, красавица… Вот и правильно. Посмейся, посмейся…
Её привели в тёплое и светлое место. Раздели. Заставили сесть.
– Ручку, ручку подними… Теперь ножку давай сюда… Вот, хорошо. Вот, умница…
На неё лили горячую воду, её окунали, оттирали, намыливали. Потом её завернули в нечто большое и мягкое, сунули в рот что-то вкусное и рассыпчатое.
Ей хотелось спать.
Но чужие руки неустанно тормошили её, а добрые голоса всё что-то от неё требовали:
– Жуй… Одевайся… Пей… Встань… Ляг…
Потом она долго куда-то падала и слушала, слушала, слушала дурманящий ласковый голос:
– Невеста… Ну чистая невеста…
* * *
К утру буря стихла.
Накинув на плечи мужнину фуфайку, баба Маша вышла посмотреть на липу. Несколько раз обошла она колодец и поваленное дерево, а потом заметила в траве у корней два слабеньких ростка с листьями-сердечками. И на душе разом потеплело.
– Вот как славно-то! Теперь уж Иван Иванович о вас позаботиться, не даст пропасть…
Натужно проскрипели ворота соседского двора – Любаша выпускала кур. Баба Маша направилась к ней, крикнула издалека, едва миновав ржавый остов комбайна:
– Не пора ли?
– Пора! – откликнулась соседка.
Утро выдалось чистое и звонкое – словно фужерное стекло. Солнце ещё только собиралось показать из-за деревьев выгнутый бордовый край, и по светящемуся небу будто слабый марганцовый раствор растёкся, обильно напитав рыхлую вату облаков. За околицей щедро считала чьи-то годы жизни кукушка, в огороде трещали налетевшие из леса сороки, а на дворе бабы Маши надрывно и неумело пробовал голос молодой петушок…
Они встретились у дровяного сарая: баба Люба вела Наташку под руку.
– Как она? – тихо спросила баба Маша.
– Хорошо…
Одетая в долгую белую рубаху Наташа едва переставляла ноги. Глаза с огромными зрачками словно мутной пленкой были затянуты.
Баба Маша взяла девушку под локоть, прижала к себе.
– Пойдём, что ли? – неуверенно зачем-то спросила баба Люба.
