Она не поверила ни одному его слову, и при воспоминании о трагической смерти Олфа Брайрли вся ее мимолетная симпатия к Пэдди Кевану, возмечтавшему стать светским человеком, мгновенно испарилась.
Нельзя доверять этому прохвосту, сказала она себе тогда, совершенно так же, как сейчас.
Но Пэдди остался жить в ее доме, аккуратно платил за комнату и стол и неизменно расхваливал ее стряпню. Он был покладист и не слишком назойлив поначалу; расспрашивал мальчиков об их занятиях, брал у них читать книжки, шумно восторгался их умом и познаниями и умел из их бесед и споров между собой извлечь для себя немало пользы.
Салли замечала, что Пэдди все время за кем-нибудь из них наблюдает и старается что-нибудь перенять. Он подражал Моррису в его непринужденно-вежливой манере обхождения с людьми и в том, как он был подчеркнуто учтив с ней при посторонних. Моррис всегда требовал, чтобы мальчики предупреждали ее малейшее желание, открывали перед ней дверь и вставали, когда она входит в комнату, если им случалось забраться в ее кресло. Вскоре Пэдди уже становился навытяжку при ее появлении и с поклонами провожал ее до двери, словно какую-нибудь герцогиню. Салли знала, что он купил книжку о правилах хорошего тона и теперь практикуется. Забавно было наблюдать, как Пэдди силится казаться светским молодым человеком и как он, разгорячившись или не найдя нужного слова, внезапно переходит на грубый и меткий приисковый жаргон.
Некоторое время Пэдди работал клерком у биржевого маклера, потом открыл собственную небольшую контору.
Салли удивляло, что он теперь никогда не хвастал своим состоянием и денежными операциями. Он был так скрытен, словно ему совсем нечем было похвалиться, и так скуп, словно не имел ни гроша за душой. Она чувствовала бы себя с ним проще и легче, оставайся он прежним хвастливым и нахальным сорванцом, каким она знала его в давние хэннанские времена, когда он жил как ему вздумается, нимало не тая своих намерений и плюя на то, что о нем скажут. Теперь Пэдди был воплощенная скрытность. Каждое утро он отправлялся в город, чтобы засесть у себя в конторе до позднего вечера, а когда на бирже выдавались горячие дни, то и до утра. Он работал, надо полагать, как каторжный, выглядел вдвое старше своих лет и был всецело поглощен делом.
— Шапку долой перед Пэдди Кеваном! — сказал как-то раз Моррис, отдавая дань его выдержке и настойчивости. — Вот человек, который всем обязан самому себе, своему неслыханному упорству и…
