Ишмат смотрел на него с удивлением и смущением. Удивлением потому, что не мог понять, зачем Аламазоиу возводить на себя напраслину. Смущался же он потому, что Грязнуля ласково гладил его и всячески выказывал знаки расположения, в то время как к Аламазону отнесся сурово и даже враждебно.
— Как же ты собирался это осуществить? — продолжал допрос начальник тайной службы.
— Ночью пробраться во дворец, а там и в комнату падишаха.
Все окружающие заохали от возмущения.
— Теперь вы поняли, уважаемые, насколько он опасен? — обратился Фискиддин Фискал к окружающим. — Он ведь посягнул на главную реликвию государства — изоб — ражение священного Осла! А тем самым и на власть нашего падишаха, ибо известно, что владыка без священного изображения — это почти и не владыка. Но это еще не все. Ведь если бы он забрался в покои властелина, то что могло бы его остановить? Кто может поручиться, что ему не дано задание… — тут Фискиддин Фискал сделал паузу, чтобы все могли по-настоящему оценить значение его слов, — задание поднять руку на самого Грязнулю Первого!
Придворные закатили глаза от ужаса. Грязнуля Первый завопил;
— В зиндан его! В темницу, и немедленно!
И все подхватили:
— В темницу!
Когда два здоровенных стражника с копьями наперевес вели Аламазона к выходу, Ишмат чуть не расплакался, глядя ему вслед. Хотя именно Аламазон был причиной всех бед, постигших их, потому что затеял это путешествие, Ишмат все равно в глубине души продолжал восхищаться своим отважным другом.
СМЕЛЫЕ ПЕХОТИНЦЫ АЛАМАЗОНА
Сарбазы не очень желали обременять себя лишними трудами. Они не стали возиться с канатной лестницей, а, открыв решетку люка, толкнули пленника вниз. Если бы не куча полусгнившей соломы, мальчик мог бы разбиться. Он с грохотом упал и некоторое время лежал без движений, потом потихоньку пришел в себя.
Темница вполне оправдывала свое название — ничего не было видно вокруг. Аламазон повернулся на бок и стал растирать ушибленную ногу, прислушиваясь.
Чувствовалось, что в темнице он не один. И в самом деле, вскоре раздался голос — оттуда, где сверкали чьи-то глаза.
— Кто ты, эй, несчастный?
Голос был детский, и Аламазон горделиво представился, словно его должны были знать во всем Юлдузстане.
— Смотрите на него! Сам в темнице, а нос — на небе! — снова заговорил тот же мальчишеский голос. — А ну-ка иди сюда. Мне как раз нужно вытереть ноги. Этим хочу сказать, что мы тебе покажем.
— Сначала я вытру свои ноги, — упрямо и спокойно ответил Аламазон. — Теперь кроме глаз он увидел и зубы — они сверкали в темноте, мальчик смеялся.
