Как и вся псевдоинтеллигентная питерская прослойка, смотревшая сей шедевр в пору не окрепших от сексуального тренинга жизненных функций, наш параноик когда—то давно испытал от фильма громадное потрясение. Долгие сцены удушения партнера он еще мог простить главной героине, но вот проступок в финале – ни за что. Он пропустил обидный гол на последних минутах и посвятил всю свою карьеру тому, чтобы отыграться.
Он долго готовил ответный удар женской половине человечества. Готовил публику для этого удара, поступательно и верно.
На четыре номера растянулся репортаж о потрошителе, убивающем проституток и вырезающем у них половые органы. Первые три номера мы с Сашкой привычно кувыркались в лужах крови, меняя парики и костюмы. На последнюю серию я был вызван один.
Такое уже бывало и раньше. Мы подумали, что ради успокоения питерских домохозяек будет фотографироваться арест.
Не тут—то было. Маньяк до сих пор разгуливает по Санкт—Петербургу в окрестностях Летнего сада и Марсова поля. Женщины, читающие журнал, по—прежнему должны были волноваться за самое святое.
Последняя фотосессия была посвящена торжеству идиотизма и олицетворяла собой ответный удар зарвавшемуся японскому классику и всей женской половине.
«Радуйся! У тебя в кармане вагина! Да не улыбайся, с вагиной в кармане так не улыбаются! Мне нужен бешеный восторг! Животный восторг!»
Не самая простая актерская задача. Но я был по—настоящему счастлив в то время и справился с ней. Я прыгал как бешеный и кричал: «Сто вагин! Теперь ровно сто вагин!»
– Да! Да! – орал вместе со мной гроза журналистского цеха. – Сто вагин! Двести вагин! Тысяча вагин!
И щелкал, щелкал пенисообразным объективом своего фотоаппарата. Эту фотографию я всегда ношу с собой. Я сжег почти все ее снимки. Но на этой фотографии есть нечто большее: там запечатлено, как я выхожу из простой пи—терской парадной на Малом проспекте Петроградской стороны, и у меня настроение человека, у которого в кармане частичка счастья, моего тогдашнего счастья, которое казалось вечным и незыблемым.
На столе у журналиста лежала огромная рукопись – я впервые видел такую здоровую по объему рукопись с броским названием, вырезанным из куска тетрадки в клетку. «Соси, пока не отвалится…» – было нашкрябано почерком то ли ребенка, только—только научившегося писать, то ли идиота, писать разучившегося. На первой же странице, пока Терминатор в больших очках сливал фотки на компьютер и топал по редакции в поисках моего гонорара, я насчитал восемь словосочетаний «опять расстегнула ширинку» и «снова с радостью достала бесконечно огромный фаллос Тимура». Что и говорить, мы с Сашкой были подходящей иллюстрацией к его творчеству.
