От раздумий отвлек Малха осёл, ни с того, ни с сего закричавший ему в ухо. У ворот раздался какой-то шум и крики. Во дворе появились римские солдаты во главе с оптиумом в коротком плаще с узкой пурпурной полоской. За его спиной, прятался молодой арамеец беспрестанно, льстиво улыбаясь. На встречу гостям вышел, Анна и поприветствовал их отточенной призрением усмешкой.
Оптиом, в свою очередь, обведя лица маленькими и красными от регулярного не до пития глазками, что-то сердито гаркнул и те разбежались, оставив их вдвоём. К сухой фигуре Анны и плотно сбитой помощника центуриона присоединилась третья, долговязая и непомерно сутулящаяся, та самая, с лживой улыбкой. Обменявшись несколькими словами, среди которых промелькнули бунтовщик и назарей, они замолчали. И тогда Анна крикнул: — Эй! Ленивая скотина, слушать Оптиома, как меня самого.
Крикнул и ушёл в дом. Оптиом отобрал рабов, что покрепче и вооружил их кольями. Среди прочих оказался и Малх. Рабы оживленно переговаривались. Предстояло брать мятежника. Бешено забилось сердце. Малх ждал боя, ждал мгновения, когда он сможет отличиться. Ведь об этом возможно узнает она. А может хозяин расщедриться и опять отпустит нескольких счастливчиков на свободу?
Вскоре рабы и солдаты покинули двор Анны. Освещаемый светом факелов небольшой отряд двинулся по узкой улочке, стиснутой со всех сторон низкими домиками, облепленными хиной и грязью. И шум стихал в домах при их приближении. А встречные прохожие ныряли в ближайшие переулки и подворотни, прятались. Неспокойно было в городе. Вместе с купцами, половниками и самозваными пророками город наводнили разбойники. И неизвестно кого из них было больше. И многим ночью приходилось расставаться: кому с добром, кому с жизнью. И многим предстояло ещё в эту ночь, ночь на четырнадцатое нисана. А пока было тихо, и воины шли в полном молчании. Лишь на самом выходе из города повстречали они конный разъезд, волочивший за собой на веревке, привязанной к хвосту разбойника. Разбойника, черного от кровоподтеков и пыли с тяжелым взглядом из-под нависших бровей. И всадники остановились сообщить радостную весть: «Варавва!» И Малх крепче стиснул кол в руках. Кто не слышал имя этого человека, которого молва обвиняла почти в каждом убийстве в городе.
И когда после небольшой задержки отряд двинулся дольше, Малх быстрее зашагал вместе со всеми, стараясь подладится под размеренный шаг солдат. Он чувствовал с ними себя воином, и сопричастность к предстоящим событиям пьянила и волновала его воображение. Он упивался вымышленной свободой, упивался своей силой и ловкостью молодого тела, упивался прохладным ночным воздухом с резким привкусом протухших улочек.
