Эти двое продержались там долго, но я так никогда и не узнала, действительно ли они закончили свою демонстрацию. Когда они вышли из маффа, лица их были кроваво-красными, они смотрели в пол, а позади них несся нестихающий громкий смех. Я никогда не говорила с этими двумя об этом, а когда спрашивала об этом Тибру или какую-нибудь другую самку, ответом был лишь полузадушенный смех, поэтому я почти поверила, что мы стали здесь виновниками непристойной шутки. (С другой стороны, я уверена, что сексуальность плати, наконец, найдет свое место в непристойном лексическом фонде каждой человеческой культуры.)
Но позвольте мне вернуться к началу.
Мы пришли на Санхрист-4 с ничтожным словарным запасом и массой ошибочной информации. Я не хочу сказать этим ничего унизительного о способностях и поступках моих коллег. Экспедиция Гарсии просто пришла сюда не в то время и находилась тут недостаточно долго.
Большая часть их опыта в отношении плати была собрана ими глубокой зимой, что соответствует самому оживленному и цивилизованному времени года. Они проводят свое время дома, создавая тонко обработанные скульптуры, которыми десять лет назад был так поражен мир искусства, и исполняя музыкальные произведения и танцы, вызывающие своей диковинностью содрогание. Вне жилища они услаждали себя сложными играми и показательной спортивной борьбой. Кладовые полны, время родов и вскармливания детенышей давно прошло, и семья излучает довольство до самого наступления времени таяния снегов. Мы и сами познакомились с этим приподнятым настроением. Я не могу осуждать людей Гарсии за их восторженные сообщения.
Но мы до сих пор не знаем, что произошло. Или почему это произошло. Возможно, если эти записи сохранятся, следующие исследователи…
Но я в этом сомневаюсь.
ГАБРИЭЛЬ
Мне снился странный сон, о еде — о настоящей, вареной пище — как вдруг в нем появилась Мария, потянула меня за рукав, оттаскивая от стола. «Габ, проснись!» — и я проснулся; промерзший, наполненный болью и голодный.
— Что?.. — Но она легко прикрыла мне рот ладонью.
— Кто-то снаружи. Думаю, это Милаб.
Милабу этой зимой исполнилось три года, и он получил имя. Мы вместе с Марией подползли к выходу из пещеры, оба вскочили — и моя лодыжка резко хрустнула.
Это был Милаб, верно; обычно светлый у остальных мех был над одним его ухом почти белым. Я обрадовался, что не взрослый. Он был лишь на голову выше меня. Но, конечно, сильнее и упитаннее.
Под защитой темного входа в пещеру мы увидели, как он исследовал нашу отхожую скалу; он обошел ее, обнюхивая и облизывая.
