Серега дернулся, но вмешаться не успел.
– Эх, голова твоя серебряная, – усмехнулся Радогощ и слегка дернул Перуна за длинный золотой ус. – Не знаешь ты человеков нонешних. Да они чтоб за аморальщину кого прижучить – душу отдадут и на пожар не глянут. Вот так-то.
– Что-то я не пойму, из-за чего сыр-бор, – вмешался в разговор Ярило. – Ну влез мужик на бабу. И что с того? Покуда жизнь существует ни в первый и ни в последний раз то происходит.
– Так он же не для того на нее взобрался, – с усмешкой пояснил Стрибог. – Да еще ее и виноватит.
– Как не для того?! Ах, зараза! – взвился Ярило. – Чтоб его злокоманка скрутила! Чтоб его дрожуха[1] затрясла! Мало того, что урод, так еще и подлую душонку имеет!
– Уймись, – веско обронил Триглав, – коли хочешь, можешь им заняться, да только так, чтобы ни шепотка потом, ни шороха.
– А можно мне? – робко мяукнул Боюн. – Сделаю все в лучшем виде.
Троян переглянулся со Стрибогом, подумал и утвердительно кивнул одной из голов. Помолчали.
– Выпустили-то тебя давно? – смиренно спросил Велес у Трояна.
– Давно, недавно, – нахмурил брови Триглав. – Повезло еще. Изловили эти ироды настоящего кавказца – только тогда от меня отвязались.
– Где ж они в Волопаевске его откопали? – подивился Велес.
– Про то не ведаю, – пожал плечами Троян. – Кричал он, что всю жизнь в этом городе проживает, а они ответствовали, что и ответ ему держать теперь за все годы сразу.
– А и в самом деле, откуда в Волопаевске кавказцу взяться, тем более местному? – удивился Ярило. – Из-за баб все. Эти, скажу я вам, бабы хуже чем…
Грохнуло что-то и прямо из воздуха материализовалась… ага, она самая… женщина. Шваркнула Ярилу ладошкой по темечку, аж гул пошел по комнате.
– Что вы, матушка? – заныл бог любви. – Я ж не про вас, я ж вообще… так сказать, про род человеческий.
– А ты баб не трожь! – рявкнула гром-баба, седовласая, с большим картофельным носом и узловатыми, в мозолях руками. – Без нас и вас не было бы. Родил бы ты хоть раз, прочувствовал, может, тогда кочерыжку свою меньше в ход пускал.
Но тут она увидела Серегу и всплеснула руками:
– Батюшки! Тощий-то какой, бедняжечка. Ничего, мы тебя откормим, мы о тебе позаботимся.
– А вы, собственно кто? – окончательно решив ничему не удивляться, спросил Бубенцов.
– Я? Я, милок, Макошь – мать всего сущего, и этих вот остолопов тож.
– Ну, мамаша! – разом вздохнули боги, окромя, конечно Рода.
Тот, как сидел, так и остался сидеть каменным идолом. Разглядев, наконец, супруга, Макошь укоризненно покачала головой:
