— Я могу достать, — вызвался Коля Бабушкин. — Достану три билета.
Он слыхал, что депутатам даны привилегии насчет билетов.
Черемных вздернул брови и как-то странно посмотрел на него. Должно быть, он не поверил, что Коля Бабушкин может достать три билета на концерт.
А Ирина Ильина тоже на него посмотрела и вдруг рассмеялась. Ни с того ни с сего. Будто ей смешинка в рот попала… Flo смеялась она не обидно. И смотрела не обидно. С ласковым удивлением, с веселой нежностью смотрела она на Колю Бабушкина, и глаза ее повлажнели, заискрились.
Смех усилился, загромыхал, взорвался: это в радиоприемнике хохотали какие-то, люди, очень много людей — им, наверное, что-то смешное показывали.:
А вообще бывают и такие люди, что им палец покажи — смеются…
Черемных переключил волну, и музыка, размеренная, как волны, заплескалась, поплыла. Волна — и всплеск, Еолна — и всплеск. Короткая пауза, яростный вздох — и долгий, задумчивый выдох. И нисходящая поступь басовых струн…
— Глен Миллер, — сказала Ирина. Ее уши, прикрытые темными прядками, навострились.
А мягкие шкурочьи пимы с кистями и узорами сами собой стали беспокойно переминаться.
Трубы глотнули воздух. Басы шагнули вверх.
Ирина подошла к Черемныху, положила руку ка его плечо, нависшее над приемником. Он выпрямился, улыбнулся смущенно и, осторожно так, в широкую ладонь собрал горсть ее пальцев…
Они танцевали около музыки, не отдаляясь от радиоприемника. И не то чтобы танцевали, а так — толклись на одном месте, еле ноги пере-двигая.
Что ж, если ты человек пожилой и в волосах твоих до черта седины, тут, конечно, не распрыгаешься. Надо и о здоровье подумать… Но когда тебе всего двадцать два или двадцать три, когда ты совсем еще девчонка — ну, что тебе за радость на месте топтаться? Неужто тебе нравится это — топтаться на месте?..
А ей это, видимо, нравилось. Она танцевала, чутко прислушиваясь к музыке, к своим шагам, к его шагам. Он был выше, гораздо выше, куда выше ее — и она, запрокинув лохматую голову, подняла к нему темно-серые глаза.
А он смотрел сверху вниз, но мимо ее глаз: он на пол смотрел и озабоченно морщил лоб — не отдавить бы ей ногу. Он едва прикасался широкой ладонью к ее стянутой свитером талии. Он ее не держал, а придерживал бережно — будто она фарфоровая, будто хрустальная…
Коля Бабушкин отвернулся.
Да, идут дела. Дела идут с музыкой.
Надо было раньше уйти. Он только сейчас со всей остротой, почувствовал, что их здесь двое, а он — третий. Что он здесь вроде бы лишний. Что он здесь вроде бы третий лишний. И он устыдился своей недогадливости…
