— Ну и черт с тобой, — сказал Николай. Взял со стола пузатый алюминиевый чайник и пошел за кипятком.
Подумаешь — засекретились! У каждого секреты… У него вот, например, никаких таких секретов нету. Все как на ладошке. Спрашивайте — отвечаем… А тут каждый разводит вокруг себя секреты. У самого еще молоко на губах не обсохло, а туда же… Вызова он, видите ли, ждет!
Кипятильный титан помещался в коридоре, ровно на полпути от одного конца коридора до другого конца коридора, против деревянной лестницы, что ведет вниз.
Николай подставил чайник и отвернул кран. Кран угрожающе захрапел, испустил колечко пара. Затем "кран засипел — ехидно эдак, и цыкнул в чайник короткой струйкой. С минуту после этого кран вообще не проявлял никаких признаков жизни. Внутри самого титана кипели страсти, что-то гудело и ухало, журчало и взрывалось. Но внешне он оставался бесстрастным — отвернутый кран хранил молчание… Николай постучал пальцем в цинковый торс титана. И как ни странно, это подействовало. Кран снова цыкнул, а потом из него полилась в чайник дребезжащая струйка кипящей воды, закрученная наподобие сверла.
«А заварки-то у меня нет, — вспомнил вдруг Николай. — Сахар в рюкзаке есть, а заварки нет… Может быть, у Черномора есть, у Агеева? У него, наверное, есть. А нет — придется без заварки пить…» — решил он, глядя на струйку, сочащуюся из крана.
В коридоре послышались шаги. Николай сперва не обратил внимания на эти шаги. Он сидел возле крана на корточках, дожидаясь, пока в чайник нальется хотя бы стакана два кипятку. Он пристально следил за вертлявой струйкой, тянущейся из крана, и сперва не обратил никакого внимания на шаги в коридоре.
Но вот шаги приблизились, совсем рядом повис чей-то чайник, показались чьи-то штаны — синие, с четко отглаженной складкой. Николай невольно залюбовался этой опрятной складочкой, скользнул по ней взглядом… и обомлел.
Из-под синих штанин выглядывали стройные лодыжки в прозрачном чулке. Две замшевые туфельки стояли на дощатом полу — слитно, ступня к ступне.
Кран оглушительно выстрелил, горячие брызги прянули во все стороны. Николай отдернул ужаленную руку, а одна из замшевых туфелек тотчас исчезла.
— Ой!..
И Николай увидел. Сморщенное от боли лицо. Одна губа прикусила другую — добела. Темные брови, изогнувшись, сомкнулись. Ресницы смежились, и сквозь эти ресницы сверкнули серые, повлажневшие от боли глаза. Злая морщина пересекла лоб.
Рукой она держалась за щиколотку поджатой ноги: попало, значит. Обожгло. Она стояла на одной ноге, в одной замшевой туфельке и морщилась от боли.
