Но теперь он уже не выходил из дому, во всяком случае после наступления темноты. На это я обратил внимание. И, кажется, именно после этого случая он начал прислушиваться к любому шороху, это я тоже заметил. Даже лёгкий стук у соседей заставлял его вздрагивать – например, когда мы сидели за ужином. И после этого он поглядывал на дверь, будто ждал кого-то.
Хотя я должен сказать, что он и до этого был чувствителен к шуму, будь то пианино у соседей – хоть в доме номер пятнадцать, хоть в доме девятнадцать, вплотную примыкающих к нашему, – или громкий кашель, или где-то ребёнку подарили на день рождения игрушечную флейту, и лишь два месяца спустя она надоела ему окончательно. И тогда снова в доме номер пятнадцать начинали убивать детей.
– Неужто вы ничего не слышите?! Не то чтобы он всерьёз допускал, что там убивают детей, но так ему слышалось. Мы же не слышали ничего. В доме номер девятнадцать кто-то постоянно включал радио на «белый шум», вот это было правда, и позднее сосед оттуда даже угодил в сумасшедший дом.
– Музыкальность немцев, – заявлял дядя, – заходит так далеко, что они не только заводят у себя дома музыкальные инструменты, но даже ещё и играют на них. И тем охотнее, чем меньше у них способностей.
* * *
– Дада-диди, вот оно, одномерное выражение народной души, – с сарказмом говорил он.
Как он страдал – и боль, видимо, была непритворной – оттого, что совсем не слышно ничего шотландского, ничего чешского. Да в любом отопительном приборе, говорил он, больше ритма.
Но не особенно распинался. И, дескать, если ему позволено будет обобщить:
– Немцы абсолютно метричны, и это не только в музыке.
– Я тоже не люблю Роя Блэка, – поддакивал я.
– Немцы, – заявлял дядя, – вовсе не так плохи, как принято считать. И не так плохи, как сами о себе думают. Но за большой народный концерт по заявкам, – тут дядя повышал голос, – и за большой парад родных мелодий они заслужили полное проклятие!
И добавил:
– Вне закона на все времена.
•••
Совсем без последствий эта история не обошлась. Кажется, один удар при избиении пришёлся на затылок, дядя жаловался на боли в задней части головы; эти боли ничем не удавалось успокоить, и врач в конце концов порекомендовал ему затылочную подпорку, так называемый «нибургер». Заказывать его нужно было у ортопеда.
Я говорю «ортопед», хотя правильно он, может быть, называется ортотехник или как-нибудь ещё в этом роде, но уж точно не врач. Врач же только снял мерки и дал рекомендации относительно материала. Счёт за услуги пришёл соответствующий. Сам же аппарат предстояло изготовить в мастерской, куда я дядю и сопровождал.
