Даша резко отодвинула от себя чашку и, встав из-за стола, кинулась к раковине и открыла воду. Она принялась мыть посуду, а няня, наскоро допив чай, попрощалась и вышла.
Даша удивилась сама себе – ее никто и никогда не заподозрил бы в таких проявлениях чувств, она всегда была ровной и улыбчивой, а тут вдруг так взвинтилась от вполне простого вопроса. Но и спустить спесивой Наталье подобные разговоры она тоже не хотела и не могла. Любое слово, не так сказанное в адрес Женьки, она воспринимала как личное оскорбление.
Перемыв посуду, Даша решила пойти к Егорке и дать Гене возможность спуститься в кухню и перекусить.
Мальчик возился на ковре с машинками, а Гена, сидя рядом, то и дело подсовывал под колеса автомобильчиков то кубик от конструктора, то карандаш. Егорка сердился, отбрасывал препятствие и снова катил машинку.
– Егорушка, пусть дядя Гена пойдет поест, а мы с тобой поиграем, ладно? – Даша села на пол, и Егор пополз к ней, сразу запуская руку в карман ее фартука, где обычно лежала конфета. – Ну, нашел? – улыбнулась домработница, когда конфета перекочевала из кармана в рот Егорки. – Иди, Гена, там все на столе.
– Спасибо, Даша, я быстро. – Охранник поднялся и ушел вниз, а Даша притянула к себе мальчика, усадила на колени и обняла, уткнувшись лицом в темноволосую макушку:
– Родной ты мой… опять сиротой остался…
Егор притих, словно понимал, о чем говорит домработница, прижался к ней и засопел носом. Даша гладила его по спинке, а сама украдкой всхлипывала, отчаянно жалея мальчика, снова оставшегося без матери, на этот раз – приемной.
Хохол успел как раз к закрытию, Мышка спустилась вниз и пообещала вахтеру, что ее родственник покинет здание больницы не позднее девяти часов. В лифте она взяла Хохла за руку и прошептала:
– Расслабься, ты так нервничаешь, что это хорошо заметно. А Маринка всегда на эмоции чуткая была, не расстраивай ее.
Хохол передернул плечами, стараясь сбросить напряжение и успокоиться. Но сознание того, что сейчас он увидит свою девочку, свою любимую, совершенно беспомощную, безмолвную, не давало ему сделать этого.
Толкнув дверь, они вошли в палату, и Хохол сразу снял парик и отклеил усы, чтобы не пугать Марину своим видом. Он обошел кровать и сел так, чтобы попасть в поле ее зрения:
– Привет, котенок… узнала?
Синие глаза выразили какую-то эмоцию, не то радость, не то удивление, и сразу потухли, сделались равнодушными и пустыми. Хохол осторожно взял похудевшую руку, прижался губами к холодной коже:
