Я зевнул. Очень хотелось спать. Голова была наполнена густой смазкой, мешавшей шарикам крутиться. Я так и не успел отдохнуть. Не дали. Вытащили из леса, из чудесного зеленого леса, где негромко журчит ручей…
Что-то стукнуло. Я успел еще понять, что это моя собственная голова упала на стол, за которым я сидел. Нет, ее не отрубили. Просто не осталось сил, чтобы держать ее прямо.
Какие там были еще варианты?..
Наверное, они были. Но меня уже не было в Производном Мире.
Мышеловка – это было последним, что успел подумать я въявь. Меня насильно вытаскивают в Пространство Сна, в не мною выбранное место и время. Кто же?..
Потом был привычный туман переходного состояния.
…Я оделся, сунул пистолет в карман куртки и вышел на улицу.
Стояла московская ночь семидесятых годов, тусклая и слякотная. Поток машин на Кольце иссякал, и кандидаты в самоубийцы яростно бросались на мостовую, чтобы остановить левака. Скворечники ГАИ опустели. Выключилась и многоцветная реклама страхового общества на двух языках. Желто мигали светофоры. Почти не было прохожих. Никто не хотел рисковать без нужды. В урне близ подземного перехода догорал мусор, и урна казалась алтарем после языческого жертвоприношения. Только пахло не туком, а паленой газетой.
Засунув руки в карманы куртки, я шагал быстро и уверенно, как будто твердо знал, куда иду, и как если бы идти туда мне было очень нужно.
Я и действительно знал.
Через минуту-другую я, как нередко бывает в ПС, оказался совсем на другом конце города. Было совсем темно, однообразные девяти– и двенадцатиэтажки спали, дорога была в ямах, выбоинах, порою мусор хрупал под ногами. Я шел все быстрее, словно меня ждали, а я опаздывал. Часы показали половину третьего. Я уверенно вошел в подворотню и там толкнул низкую, меньше роста, дверцу, над которой смутно виднелось забранное решеткой окошко. Вошел, пригнувшись. Каморка была примерно два на два метра. Это я увидел, нашарив выключатель; когда я щелкнул им, возник слабый свет, я обернулся – это свеча загорелась на табурете. Еще из мебели в каморке помещалась вроде бы лежанка, на ней, поверх тряпья, валялись черный бараний тулуп и широченная шляпа с плюмажем. Рядом со свечой стоял котелок с кашей и бутылка. Каша оказалась пшенная с салом, кондер, в бутылке же – не то, чего я ждал, но просто фанта. А на лежанке сидел мужик в черном бархатном камзоле, коротких – выше колена – широких штанах с прорезами, сшитых из чего-то блестящего, и мягких, с низко спущенными голенищами, верховых сапогах. Обеими руками он опирался на упертую в пол винтовку прошлого века, одновременно ими же поддерживая подбородок, украшенный буйной распутинской бородой. Глаза человека были устремлены на меня.
