Литературная Газета 6230 (№ 26 2009) | страница 28
- Эдуард Вениаминович, вы в чём-то повторяете творческий путь нескольких русских классиков, скажем Гоголя, Льва Толстого или Солженицына, начинавших с художественной прозы и впоследствии несколько разочаровавшихся в литературном труде. Все вышеназванные со временем стали в каком-то смысле проповедниками С чем это связано? Вы действительно уверены, что написание романов - это занятие устаревшее, если не сказать пошлое?
- Да, вы правы. Я, когда писал в тюрьме книги-эссе "Контрольный выстрел", "Русское психо", "Другая Россия", часто вспоминал Гоголя и его "Выбранные места из переписки с друзьями". Когда книги вышли, то российская критика оказалась настолько недогадливой, что никому не пришло в голову сравнить или указать на. Что-то блеяли, и только.
Жанры тоже рождаются и умирают. Роман стал неправдоподобен. Когда я читаю роман, то он кажется мне до ужаса примитивной конструкцией. Мне обычно становится не по себе и стыдно за автора, за все эти "запрокинул лицо", "вынул изо рта сигарету", "спина её мелко сотрясалась от рыданий"
Оставив роман в покое, можно всё-таки заметить, что большие монстры литературы рано или поздно понимали себя ближе к концу жизни как учителей, а то и пророков. Пророчествовать в форме романа малоудобно. Поэтому появлялись все эти "Выбранные места", "Как нам обустроить". Первым был Гёте - в его "Фаусте" уже учительство, предложение модели существования и многое другое. Чтобы вполне понять эту сильнейшую тягу к предводительству мыслью, нужно жить долго, обычно эти желания появляются в почтенном возрасте.
- Всё правильно, конечно но что-то заставляет меня по-прежнему верить, что гений и Гоголя, и Толстого раскрылся более всего в их прозе, а не в публицистике.
И мне было бы жаль, если ваши взгляды на сочинительство останутся неизменными. Помню, я увидел вас впервые в 1996 году, и вы тогда на вопрос из зала о поэзии раздражённо ответили, что стихов не пишете с 1982 года и считаете это занятие чуждым вам. Но прошло 10 лет - и вы выпустили три сборника стихов, которые снова активно сочиняете, как в какие-нибудь давние 60-е. Может, жизнь всё-таки подвигнет Лимонова на написание нового романа?
- Я сомневаюсь в том, что способен написать роман. Я уж лучше черновики опубликую, записи всякие.
- Хорошо, тогда вопрос не собственно о романах, а вообще о книгах, в каких бы жанрах они ни были написаны. Чем вы объясните потерю интереса к литературе? Читать стали меньше, в том числе и вас, Эдуарда Лимонова. Если в 1991 году Лимонов мог продать за год триста тысяч экземпляров романа "Иностранец в смутное время" (одновременно продавая сотни тысяч экземпляров других своих романов), то в 2009 году не только вы, но и всякий известный писатель продаёт 25, ну в лучшем случае полсотни тысяч экземпляров своей новой книги. Будь то Владимир Сорокин, Маканин или Татьяна Толстая. Писатель - больше не авторитет для общества? По сути, если в России 150 миллионов населения, а читают хорошую литературу 150 тысяч человек, - значит, писатели в андеграунде? Их же читает один человек из тысячи. Ничтожно мало!