Открывает дверцу, «дипломатишко» на заднее сиденье забрасывает и сам садится. Ошибся я. Как по мне, так нормальный по величине кейс оказывается, просто в руках у Сашка он что игрушечный.
— Куда? — спрашиваю, выруливая за ворота.
— В центр, — неопределённо бурчит Сашок. — Там подробнее проинструктирую.
В центр, так в центр, думаю, только не очень мне нравится такой разговор. Он что, меня вместо личного шофера использовать собирается? Ни хрена себе — повышение по службе… Но молчу.
И Сашок молчит. Как понимаю, натура у него такая. Не любит попусту трепаться, зато руками-ногами такое вытворяет, что другой краснобай это его умение на свой язык трескучий не раздумывая сменял бы да ещё приплатил.
Короче, едем, молчим. Но я постепенно завожусь. И знаю ведь, что молчание — золото, на себе вчера испробовал, но вот чтобы так вот: полчаса баранку крутить и парой ничего не значащих фраз не переброситься? Нет уж, увольте, не понимаю.
Наконец приезжаем в центр, на площадь имени вечно живого, где он и сам стоит десятиметровым медным изваянием. Ва-аще повезло мужику — в мире, небось, никто подобных почестей не удостаивался. В какой город у нас не приедь, можешь и не спрашивать, как центральная площадь называется и высится ли на ней монумент рукопростёртый.
От таких мыслей мне невольно детство золотое вспомнилось, как пионером у постамента в почётном карауле стоял с рукой, задранной выше маковки, а прохожие на нас гляделки таращили. И ведь горд был до беспамятства, что караул нёс. Вот Сёмку, который машину мне мыл, хрена с два заставишь так стоять. Разве за баксы.
Вспомнил я всё это и чуть не брякнул: «Никак цветочки возлагать к памятнику приехали?» Но глянул на Сашка, увидел лик его каменный да непроницаемый, и язык к нёбу присох. Нет, думаю, молчать буду. Но ежели и он в молчанку играет, по-другому его подколю. Раз дорогу не указывает, покатаю вокруг памятника.
Но только правый поворот включаю, как Сашок мгновенно реагирует. Губы разлепляет и командует:
— Нам прямо.
Ну вот, думал, он в прострации, а, оказывается, ни фига подобного. Ладно, еду прямо. Естественно, тут же сзади кто-то клаксоном начинает бибикать. Гляжу в зеркальце: водила «жигулей» задрипанных разоряется, и по мимике определяю, что самое мягкое слово у него в мой адрес — это «козёл». А вот это он зря. Когда я оказываюсь в его положении, то тоже трёхэтажно водилу передней машины крою. Но, честное слово, будь у меня сейчас время, за «козла» он бы ответил.
