– Мам, извини, но я не хочу… Совсем не хочу есть… Прости меня, – быстро сказал Лёня, затворяя дверь.
С каким-то новым для себя равнодушием он воспринял мамины задверные рыданья. «Будь они прокляты, эти твои цветы!» – кричала Нелли Матвеевна, по-слоновьи топая ногой.
Чтобы не слышать, Лёня включил «Русское радио».
В тот вечер дверь Лёне никто не отпер, хотя он звонил условленным звоном – три коротких, три длинных. Пришлось искать ключ на самом дне битком набитого портфеля.
«Может она в ванной? Звонка не услышала?» – гадал Лёня, пока ключ хрустел в замочной скважине, обретшей некое злокачественное подобие девственности.
«Может, с кем-то из подружек несчастье? Например, с Анастасией Львовной, у нее вроде бы сердце?»
Но какая-то потаенная личность внутри Лёниной личности знала – не сердце тут, не ванная, что-то другое. Недоброе.
В гостиной горел торшер, освещая притихшую мебель маслянистым желтым светом. Пакета с мусором – ежевечерне мать выставляла его у двери, чтобы утром по пути на работу Лёня донес его до контейнера – тоже на месте не обнаружилось. Материны тапочки образовывали заунывную букву "у" возле подножья шкафа-купе. И ни одного запаха – ни жарочного, ни стирочного.
«Но куда она могла подеваться в такое время?» Лёня набрал номер мобильного Нелли Матвеевны, но абонент был недосягаем, как гностические небесные сферы.
Гнетущее чувство нарастало.
Дверь за Лёниной недоуменной спиной громко хлопнула – сквозняк. Но откуда взяться сквозняку, когда окна у них всегда закрыты? В своей комнате он никогда окно не открывал – боялся простудить мавок, пользовался кондиционером. В комнате матери давным-давно заклинило механизм. А балконное окно в гостиной было как всегда плотно запечатано – это Лёня приметил еще с порога.
Сердце запрыгало, в душе что-то текучее нагрелось, заклокотало – так бывало с Лёней в его густых, воронкой вертящихся ночных кошмарах.
Не снимая ботинок, он бросился в свою святая святых – там, там, чувствовал он.
Его взору открылось страшное.
Окно оскалилось в промозглый февральский вечер.
Все восемь постаментов были пусты.
Самодельные ширмы (каркас из реек, марля), которыми он затенял мавок от жгучих ласк Ярилы, страдательно растопыривали свои переломанные конечности.
Длинные белые люминесцентные лампы – они шли по периметру комнаты – теперь устилали пол хрустким крошевом мутных изогнутых осколков.
В центре стоял табурет, принесенный из кухни. К нему была приставлена швабра.
