— Все были парализованы, — рассказывала Калатол. — И это случилось настолько неожиданно… Эти белые люди в доспехах, хлынувшие из храма Оллимамла… словно сам Оллимамл послал их, и это усилило паралич. Вставшие на пути граждане и полиция были изрублены, а остальное население либо бежало в здания, либо, когда слух дошел до самых нижних уровней, пыталось скрыться по мостам за реку. Но мосты перекрыли.
— Странно это, — сказала Калатол.
Она поколебалась, а затем с силой продолжила:
— Странно то, что это все сделано, кажется, не из-за желания завоевать Таланак. Нет, захват города был, как ты это называешь, побочным продуктом. Захватчики решили, кажется, взять город только потому, что считают его прудом, где водится очень желанная рыба.
— В смысле — я, — уточнил Кикаха. Калатол кивнула.
— Я не знаю, почему эти люди так сильно хотят заполучить тебя. А ты?
— Я тоже не знаю, — ответил Кикаха. — Могу предположить, но не стану. Мои догадки только собьют тебя с толку, да и излагать их долго. Для меня первое дело выбраться из города и смыться. И вот тут-то, моя любовь, и вступаешь в игру ты.
— Теперь-то ты любишь меня.
— Если бы было время… — ответил он.
— Я могу спрятать тебя там, где у нас будет сколько угодно времени, — заявила она. — Конечно, там есть и другие…
Кикаха гадал, не скрывает ли она чего-то. Он находился не в таком положении, чтобы вести себя с ней грубо, но повел себя грубо, схватил её за запястье и крепко сжал его. Она поморщилась от боли и попыталась вырвать руку.
— Какие другие?
— Перестань делать мне больно, и я тебе скажу, быть может, тебе скажу. Поцелуй меня, и я наверняка скажу тебе.
Дело стоило того, что потратить несколько секунд, и потому он поцеловал ее. Благовония из её рта наполнили ему ноздри и, казалось, просочились до кончиков пальцев его ног. Он почувствовал головокружение и начал гадать, не заслуживает ли она награды после всего этого времени разлуки.
Тут он засмеялся и мягко высвободился.
— Ты и впрямь самая прекрасная из всех, кого я когда-либо видел, а я видел тысячу раз тысячу, — сказал он. — Но по улицам гуляет смерть и ищет меня.
— Когда ты увидишь эту другую женщину… — проговорила она.
Она снова стала застенчивой, и тогда ему пришлось внушить ей, что застенчивость автоматически означает для неё боль.
Её это не возмутило, а физически порадовало, поскольку для нее эротическая любовь означала определенную дозу грубости и боли.
