Нунций натянуто улыбнулся.
— А в чем заключается мое участие в этом деле, ученый дон?
Ученый порывисто подался вперед.
— Напишите настоятелю аббатства. Заверьте его, что с документами будут обращаться очень бережно, что их вернут сразу же, как только мы установим их подлинность и изучим содержание.
— Чьи гарантии я должен ему дать — ваши или мои?
— Ханегана, ваши и мои.
— Я могу ему дать только ваши и Ханегана. У меня нет собственных солдат.
Ученый покраснел.
— Скажите мне, — продолжал нунций, — почему, если забыть о бандитах, вы настаиваете на том, чтобы эти документы привезли сюда, вместо того, чтобы поехать в аббатство самому?
— Самая лучшая причина, на которую вы можете сослаться в письме к аббату, это то, что экспертиза документов, произведенная в аббатстве, не будет иметь достаточной силы для светских ученых.
— Значит, ваши коллеги могут подумать, будто монахи вас провели?
— Ммм… может случиться и так, но вот что особенно важно: если они будут привезены сюда, их сможет изучить каждый, кто способен высказать достаточно квалифицированное суждение. И все доны, приехавшие из других княжеств, также смогут посмотреть их. Но мы не можем на полгода перенести весь коллегиум в юго-западную пустыню.
— Ваша точка зрения мне ясна.
— Вы направите просьбу в аббатство?
— Да.
Дон Таддео, казалось, был удивлен.
— Но это будет ваша просьба, не моя, — продолжал монах. — И я должен честно сказать: не думаю, чтобы дон Пауло, аббат, сказал «да».
Дон, однако, выглядел удовлетворенным. Когда он ушел, нунций вызвал к себе секретаря.
— Ты отправишься в Новый Рим завтра, — сказал он ему.
— Через аббатство Лейбовича?
— Через аббатство проедешь на обратном пути. Отчет для Нового Рима не терпит отлагательств.
— Да, мессир.
— В аббатстве скажешь дому Пауло: «Шеба[80] думает, что Соломон придет к ней». Преподнесешь подарки. А затем плотнее закроешь уши. Когда его гнев утихнет, возвращайся назад, чтобы я мог сказать дону Таддео «нет».
В пустыне время идет медленнее, заметить его течение нелегко. Два времени года миновали с тех пор, как дом Пауло отказал в просьбе, пересекшей Равнину, но дело окончательно уладилось только несколько недель назад. Да и уладилось ли? Тексаркана была явно недовольна результатом.
На закате аббат расхаживал вдоль стены аббатства, его невыбритая челюсть выдавалась вперед, словно старый утес, обросший мхом и готовый противостоять стихиям меря случайностей. Ветер пустыни белым флагом развевал его волосы, плотно обтягивал рясу вокруг сутулой фигуры аббата, делая его похожим на иссохшего Иезекииля, правда, с округлым маленьким животиком. Аббат прятал свои грубые руки в рукава рясы и время от времени поглядывал на пустыню, на видневшееся вдали местечко Санли-Бувитс. Монахи, встречавшиеся ему на пути, с удивлением посматривали на старика, мерившего шагами землю вдоль стены. Последнее время настоятель пребывал в дурном расположении духа, чем давал повод для самых различных предположений. Шептались, будто вскоре бразды правления в аббатстве святого Лейбовича перейдут к новому аббату. Поговаривали, что старик плох, очень плох. Все знали: если аббат услышит эти перешептывания, то шептуны будут немедленно вышвырнуты за монастырскую стену. Аббат слышал, но делал вид, что ничего не замечает. Он сознавал, что шептуны правы.
