— Родитель создает ребенка. Ребенок создает родителя.
— Как создает?
Назив рассмеялся от всего сердца.
— Подумай: разве можно стать родителем, не имея ребенка?
Чарли рассмеялся вместе с ним. Уходя, он еще раз обернулся на сияющую терракотовую статую. Он чувствовал, что Назив сказал не все. Наверное, и Назив понял его мысль, иначе он бы не тронул Чарли за локоть и не добавил:
— Идем. Ты еще поймешь все чуть позже.
Чарли последовал за ним, но перед его глазами все еще стояла чудесная одухотворенная скульптура, блестящая на солнце. Проходя через мастерскую, Чарли еще раз спросил себя, почему ребенок крупнее родителя?
…Тут он сообразил, что задал свой вопрос вслух, так как Назив, войдя в комнату и приласкав вцепившегося в него малыша, который раньше прятался в портьере, ответил с улыбкой:
— Но — дети действительно крупнее.
Что же… на этом языке, как и в английском, «крупнее» может означать и «значительнее»… он подумает об этом позже. Горящими глазами Чарли смотрел вокруг и вдруг почувствовал острый приступ сожаления. Жаль видеть подобное и не иметь потом возможности поделиться своим знанием с другими.
Филос понял его:
— Он оценил твою статую, Гросид. Спасибо, Чарли Джонс.
Чарли было очень приятно, но он не видел своих сияющих глаз со стороны и поэтому не понял, за что его поблагодарили.
Согнувшись, Брут угрожающе приближается своей кавалерийской походкой к постели, на которой покоится Она в неглиже.
«Не тронь меня!» — кричит она с итальянским акцентом, а камера наезжает вместе с медленно приближающимся Брутом, сама становится Брутом, и все существа из плоти и крови, сидящие в стальных хромированных автомобилях перед гигантским экраном кинотеатра, невольно выпрямляются, мигая и ощущая прилив крови к голове. Даже пропитанный неоновым светом воздух над машинами для приготовления сладкой кукурузы насыщен томительным ожиданием; ряды погашенных фар тоже смотрят на экран и ждут.
Когда камера достаточно приблизилась к постели и уже можно разглядеть последний крик моды этого года — «ложбинки нет, соски наружу» — волосатая рука Брута выныривает на экран и бьет с оттяжкой сидящую на постели женщину по мраморной щеке (расхлябанная музыка подчеркивает этот момент), слышен треск разрываемого шелка — рука уже движется где-то внизу, за пределами экрана. Ее лицо, по-прежнему крупным планом — сорок три фута шесть дюймов от всклокоченных волос до ямочки на подбородке — вжимается в сатиновую подушку, а тень Брута накрывает ее, громкость звука постепенно нарастает. «Не тронь меня! Мне больно!»
