Кандидат наук Сергей Петрович Волосков кружил по отделу с карандашом в зубах. У него был вид человека, напряженно обдумывающего идею. Рябоватое лицо Волоскова выражало душевную муку, а зубы точили кончик карандаша. Круги и восьмерки его пути охватывали стол Константина Саввича, постепенно сжимаясь. Наконец Волосков остановился против Самарина, ухватившись за торчавший изо рта карандаш, как за тормоз.
– Можно вас отвлечь? – спросил он.
Константин Саввич поднял глаза. Что-то жалкое и неуверенное было в фигуре Волоскова.
– Я учился с вашей дочерью в институте, – сказал Волосков.
– Знаю. Я же принимал вас в КБ по ее рекомендации.
– Да-да… – поспешно сказал Волосков. – И соискательство, и тему… Тоже по ее рекомендации. Сам я не осмеливался к вам прийти.
– И что же?
Волосков схватил стул, придвинул его к столу Константина Саввича и уселся на краешек.
– Я не потому… Я любил вашу дочь, понимаете? У Аллы Константиновны редкий характер. По-моему, она сделала ошибку. Этот Тонков, я ведь его хорошо знаю… Ничтожество, шут, легкомысленный человек. Что она в нем нашла?.. Скажите, она ведь несчастлива с ним?
Константин Саввич уже хотел по привычке сказать «да», но увидел маленький хоровод вокруг новогодней елки. Взявшись за руки, вокруг елки ходили внуки Юрка и Витька, Алла и заяц с восторженными глазами. Потом заяц сел за пианино и заиграл польку, мягко стуча шерстяными лапками по клавишам.
– Нет, – сказал Константин Саввич.
– Не может быть, не может быть… – прошептал Волосков. – Он же другой породы, не такой, как вы… как Алла, как я. Мне хотелось доказать ей, что она ошиблась. И диссертация тоже ради нее. Я бы мог дать ей обеспеченность, твердое положение. Мы бы вместе занимались наукой, у нас одна специальность… Как вы думаете, она из жалости дала мне рекомендации?
– Алла считает, что вы способный человек, – сказал Константин Саввич. – А я считал, что вы к тому же и ловкий. Но в интересах дела нужно было дать вам возможность написать диссертацию. Протекции здесь ни при чем.
– Только ради нее… Я хотел, чтобы вы знали… – умоляющим голосом произнес Волосков, отползая вместе со стулом от Константина Саввича. Он уперся в кульман Фрайберга, встал и ушел на свое место, унеся стул. Фрайберг высунулся из-за доски, окинул взглядом стол Самарина и сказал:
– Вы знаете, как это теперь называется? «Лапа»!
– Лапа? – не понял Самарин.
– Вы не понимаете? Я не понимаю, вы не понимаете! – засмеялся Фрайберг. – Когда мы начинали, «лап» не было… У этого молодого человека есть «лапа». И эта «лапа» – вы!
