Бульканье продолжалось долго. Мы стояли и не знали, что делать – уходить или подождать еще. Наконец бульканье стихло. Снова показалась рука: на этот раз она возникла над бочкой, ухватила пальцами огурец, повертела его и спряталась. Теперь за бочкой уже не булькало, а хрустело.
– Пойдем, – сказал мне Щелчков, – ничего мы здесь не дождемся.
Мы двинулись вдоль ряда на выход, но не сделали и пяти шагов, как услышали сзади смех:
– Кочубеев, его фамилия, – пробивались сквозь смех слова. – Ряд первый, место четвертое. Бегония, эй! Ты слышал? Тумаков, Вякин, вы слышали?
Мы остановились и обернулись.
Над бочкой, как пожарная каланча, возвышался очень тощий субъект, похожий на скелет человека. Человека, который смеется. На нем были грязный халат и булыжного цвета кепка. Руками он держался за бочку, а зубами – за слюнявую папиросу, пыхтящую ядовитым дымом.
– Всю жизнь огурцами торгую, а такого чудного дела… – шепелявил он, тряся папиросой и частями своего тщедушного организма. – Бегония! Ты про бумеранг знаешь? А книжку про Геракла читал?
Толстый дядька за прилавком с мясопродуктами кончил колдовать зубочисткой и медленно повернулся к тощему.
– Э? – спросил он коротко и сурово.
– Видишь пацана с валенками? Это тот самый валенок, который с того мужика свалился, когда ты его за шиворот тряс. Который ты потом за крышу забросил.
– Нэ-эт, это другой, тот был адын, а нэ два, – ответил ему толстяк.
– А ты у мальца спроси, тот он или не тот. – Тощий обошел бочку и, пожевывая свою папиросу, вприплясочку направился к нам. По пути он выудил огурец и заложил его за правое ухо.
Щелчков вынул валенки из-под мышки и убрал за спину. На всякий случай, чтобы не отобрали.
– Первый, говоришь, ряд? – Верзила подошел к нам. – Фамилия, говоришь, Кочубеев? – Тощий переломился в поясе, и голова его вместе с кепкой оказалась за спиной у Щелчкова. Щелчков съежился; с огурца, который прятался у верзилы за ухом, капало ему на затылок. – Бегония! Это тот! – закричал он вдруг оглушительно. – Я же говорю: бумеранг. Ты его туда – он обратно. И еще приятеля прихватил.
Вокруг нас уже толпились зеваки.
Каланча вытащил из толпы какого-то тугоухого дедушку и орал ему, размахивая руками:
– Витёк-то у нас, слышь, приболел – может, съел чего-нибудь несъедобное, может, кильку, может, ватрушку, может, голову себе отлежал, когда ночевал на ящиках. А может, просто – радикулит. Ну а этот, ну которого валенок, явился, понимаешь, как хорь, и раскладывается на Витькином месте…
