Под ногами хрустели веточки и сновали умные муравьи.
Лес был добрый, еще не темный, но солнце уже катилось вниз, золотя пахучие сосны и протянутую между ветками паутину.
До просеки мы дошли, не скрываясь. За просекой начиналась чаща.
Валька, человек опытный, приложил палец к губам и первым нырнул в осинник. Мы шагнули за ним.
Запах дыма сделался гуще, но был он вовсе не страшный, при лесном пожаре дым не такой.
До старого лесного аэродрома ходу было полчаса с хвостиком – если двигаться быстрым шагом и напрямую по боковой просеке. Но просека – место открытое, наверняка там выставлены кудыкинские посты.
Поэтому, чтобы не рисковать, мы решили пересечь чащу и выйти во вражеские тылы со стороны Ковалкиного болота.
О болоте ходила дурная слава; говорили, что во время войны там сбили немецкий «Юнкерс», и бабы, собиравшие клюкву, слышали иногда, как в болоте кто-то тихо ругается по-немецки.
Но мы-то знали, что все это бабьи сказки. Не может человек, даже немец, столько лет провести в болоте.
Чащей идти было жутковато и трудно.
То и дело попадались вывороченные с корнем стволы, под корнями темнели ямы, из ям, из маслянистой воды, торчали чьи-то обглоданные скелеты и провожали нас нехорошим взглядом.
Может, это и были те самые утопленники-фашисты, расселившиеся по всему лесу?
– Ой! – сказал Борька Бунчиков и застыл на месте как вкопанный.
Я с ходу налетел на него, Борька не удержался, и мы оба навалились на Вальку, который шел впереди.
Должно быть, Валька подумал, что это кудыкинская компания нанесла ему удар в спину. Он сделал боевой кувырок, быстренько откатился в сторону и спрятался за трухлявым пнем.
Я поднялся, помог подняться завязшему во мху Борьке и тупо уставился на него.
– Ты чего? – спросил я, стряхивая с себя иголки.
Борька меня не слышал. Зрачки его превратились в точечки, затем сделались огромные, как луна, и весь он усох и съежился, как маленький лесной человечек.
– Эй! – долетел до нас из-за пня взволнованный Валькин шепот.
Я пожал плечами, покрутил возле уха пальцем и махнул Вальке, чтоб выходил.
– Там, – сказал Борька Бунчиков, помолчал и добавил: – Ой! – отступая за невзрачную сосенку.
Я повернул голову, проследил, куда смотрит Борька, и челюсть моя отвисла.
В мохнатой тени под ёлками сидел на корточках человек.
– Здрасьте, – брякнул я наугад первое, что пришло в голову.
Человек сидел неподвижно и на «здрасьте» ничего не ответил.
Странный это был человек: лицо – синее, сам – зеленый, на голове не то красная шапочка, не то сушеный гриб мухомор.
