Окружавшие меня мужчины замерли, не зная, как реагировать на эту бурную выходку.
– Неправда! – раздался протестующий голос, и старый Гийом, несший почетный караул возле двери, пересек залу и положил руку мне на плечо, словно собираясь защитить от всех обидчиков разом. – Поклеп возводит молодая госпожа! Умеет Ульрика петь, да так, как не многим это дано по милости Пресветлых богов!
Дворяне загалдели, наперебой упрашивая меня спеть для них немедленно. Я обратила встревоженный взор к Антуанетте, но графиня отвернулась от меня с таким выражением, словно увидела грязное насекомое. Луиза молчала, всем своим видом выражая насмешливое презрение. Девушки собрались вокруг нее, выказывая ей поддержку и одобрение и противопоставляя свой ярко разряженный кружок моему непритязательному одеянию. Женихи ждали, видели мое растерянное недоумение и, видимо, уже склонялись к тому, чтобы принять на веру мстительные слова Луизы. Но старый Гийом никогда не сдавался без боя. Он выудил из стоящего у стены кресла чью-то гитару, изукрашенную щегольскими бантами, и, принеся, буквально сунул ее мне в руки.
– Я знаю, что это не ваша любимая гитара, но все-таки, девочка, спой для меня, как поешь по вечерам, сидя у огня… – Гийом легко погладил меня по волосам, и такая нежная, искренняя любовь промелькнула в его улыбке, что я невольно улыбнулась в ответ и тронула струны гитары. Все окружающее перестало существовать для меня, и голос мой, грудной и низкий, зазвучал в притихшем зале:
Удобно рукоять лежит в ладони,
Мой верный друг – отточенный клинок,
Его душа по-человечьи стонет,
Сплетая бой с изящной вязью строк.
Каляма друг и старший братец стила,
Поет, танцует и творит стихи,
Тобою, помню, за любовь я мстила,
Тобою отпускала я грехи.
Нет ничего превыше звонкой стали,
Чье имя – честь, чьи клятвы – на крови,
Меня он даже в смерти не оставит
И не предаст ни в жизни, ни в любви.
Тобой крестили и тобой клеймили,
Тобою покоряли племена,
Лишали власти и престол дарили,
Фортуне отсекали стремена.
Купили за табун коней арабских,
По весу отдавали жемчуга,
И, не страшась визгливых жалоб бабских,
Тебя меняли на гарем врага.
С тобой делили счастье и невзгоды,
Паденья, взлеты и забвенья дни,
В тебя впитались чьих-то судеб годы,
И чьей-то смерти яркие огни.
По этой стали часто скачут блики,
И, замерев, дыханье затаив,
Я в этих вспышках замечаю лики
Ушедших повелителей твоих.
Их души, отлетевшие когда-то,
Живут в тебе – и не умрут вовек,
