Так и случилось, когда он с Беловым и Гавриковым шел по Загородному проспекту. Город чутко следил за своими обитателями, город улавливал их дыхание, их потребности. Мало кто из прохожих любовался красотой зданий или радовался зелени редких садов, стиснутых камнем; большинство глядело на витрины или друг на друга, но тоже не удовольствия ради, а с какой-то определенной целью, в поиске – как можно использовать увиденное.
– Документы.
Ленька приостановился, рядом с ним остановились и Белов с Гавриковым. Митя Гавриков напрягся, глазами побелел. Отчего-то Митя верил, что документ о человеке может рассказать все. Белов стоял, хмуро глядя то на патрульных, то на своих спутников. Что-то в происходящем Белову сильно не понравилось, и вдруг тревога взяла его мягкими губами за нижний край сердца и начала сосать.
– Документы? – медленно переспросил Гавриков.
Место, где их остановили, было неудачное: с одной стороны – жилой дом с наглухо заколоченным парадным подъездом, с другой – здание отделения Госбанка, и там большое окно на втором этаже. В окно, если выглянуть на улицу, все видно. Прохожих на улице почти нет, что и неудивительно: час ранний, многие на работе.
Патруль был конный – младший командир и двое красноармейцев. Ленька смотрел на них без страха и почти без интереса.
– Документы, – повторил младший командир. Ему было совсем не любопытно. Он просто проверял документы на улице. Пришло такое распоряжение от начальства. Ходить и спрашивать. Не очень-то он рассчитывал таким способом выйти на бандитов.
Лето только началось, а город уже устал от жары и пыли. Лошадь переступала с ноги на ногу, отмахивала хвостом мух. От лошади пахло деревней, от разогретой брусчатки – железнодорожным полотном, от каменной пыли – городом. На Загородном Петроград казался обманчиво провинциальным, тихим, и только Леньке по-прежнему внятна была его болотная душа.
Гавриков неожиданно произнес дрожащим, неприятно-высоким голосом:
– Документы тебе, паскуда? Вот тебе мои документы!
И вытащил револьвер.
Ни Ленька, ни Белов ничего даже сказать не успели, а Гавриков уже выстрелил. И промахнулся – у него дрожали руки.
Младший командир тотчас развернулся на лошади, извлек маузер из гигантской кобуры и пальнул в ответ, и тоже промахнулся. Ленька с Гавриковым бросились бежать в одну сторону, Белов – в другую. Белов не бежал, а стелился вдоль стены, как будто не человеком был, но тенью от человека, и притом человека невидимого. Поднялась беспорядочная пальба, лопнули и зазвенели стекла, и сразу же по стеклам прохрустели сапоги. Перед Ленькой выскочил рослый, тяжелый человек в армейской форме. Он раскинул руки, намереваясь задержать преступников, и крикнул зычно:
