– Революция освободила искусство, Татьяна Германовна, – сказал Бореев. – И мне нужна «живая картина», которая не вызывала бы в памяти ни дриад, ни сильфид, ни миленьких утренников на детском празднике у Матильды Кшесинской.
Татьяна Германовна всплеснула руками:
– Да я ведь об этом и толкую! Голубчик Бореев, – при этом обращении Бореев болезненно поморщился, – вы подумайте только: кто наш зритель? Наш зритель – новый человек. Новый для искусства, для театра. Неужто захочется ему видеть на сцене все то, что он и без того каждый день видит на улице? Вы сами говорите – постановка романтическая в самом высоком понятии романтизма. Наш зритель никогда не видывал дриад и уж тем более не бывал на детских праздниках Матильды Кшесинской.
– Татьяна Германовна, – двигая артистическими морщинами на лбу, проговорил Бореев, – отчего у меня возникает стойкое чувство, будто вы исключительно ловко морочите мне голову?
– Потому что я актриса, а вы простой революционный гений, – лукаво улыбнулась Татьяна Германовна. – Я своим ремеслом владею лучше, чем вы своим. Это все опыт, милый мальчик.
Бореев побледнел.
– Не забывайтесь… «Милые мальчики» остались в вашем буржуазном прошлом.
– Голубчик Бореев, мое прошлое вовсе не буржуазное… Я дочь фабричного рабочего, потомка крепостных графа Шереметева. Отсюда и наша тяга к театру.
Ольга почти ничего не понимала из этого диалога. Знала только, что у нее начинает невыносимо болеть спина и возникает соблазн опустить руки, трагически заломленные над головой. А тут еще Бореев подошел и подтолкнул носком сапога кокетливо отставленную Ольгину босую ножку.
– Все равно дриада, а это практически разврат, – буркнул он.
Ольга от толчка потеряла равновесие и чуть не упала. Хорошо, ее подхватил Алеша, который в полуугрожающей-полуиспуганной позе, согласно авторскому замыслу, застыл поблизости.
– Да вы что! – сказал Алеша Борееву. – Не толкайтесь, это же девушка, а не чушка вам какая-нибудь.
– Это актриса, – ответил Бореев. – Материал, из которого я леплю мои идеи.
Алеша покачал головой:
– Не царское время, товарищ Бореев, чтобы видеть в актрисе – вещь.
– Точно! – воскликнула Татьяна Германовна. – Браво! Долой тирана!
Бореев засмеялся и махнул рукой.
– Ладно, начнем сначала. Оля, встань сюда. Ногу все-таки не оттопыривай. Давай руку, я тебя поставлю.
От душевного обращения «Оля», в устах Бореева вообще-то почти немыслимого, Ольга сразу растаяла и все простила. Она взяла Бореева за сухую, как ветка, руку и позволила ему поставить себя в новую позу.
