А почтальоны идут! Они прыгают со льдины на льдину, если оттепель взломала лед на реке. Они блуждают порой во тьме и замерзают в неверии, но им и в голову не придет устроить факел, сделать растопку хотя бы из одного письма. Ведь они несут их людям! Иногда из глубины веков. Ведь что такое книги, как не Письма Счастья тех, поглощенных одиночеством, на затерянных островах, под опрокинувшейся бездной времен и пространств? А они их доставят, пусть через несколько веков, даже через тысячелетия. Ведь мы же читаем: «Утеши ны, отчаянныя, исцели недуги наши лютыя». И «Костер мой догорал на берегу пустыни». И «Темные аллеи». И рассказы Платонова. И «Над пропастью во ржи» Сэлинджера.
В этот момент она увидела альпиниста, который вскарабкался без кислородного аппарата на восьмитысячник, стоял, покачиваясь, на «вершине мира», вне себя от пафоса, смахивая слезы с почерневшего, обмороженного лица (и испытывая при этом опасность перманентного повреждения головного мозга, как его и предупреждали). Но тут же, снизу, по его следам брела какая-то закутанная фигура «с толстой сумкой на ремне». Так, так… мистер такой-то… промолвил хриплый, задыхающийся голос. Распишитесь-ка, вам заказное. А ручки-то нет? Ну ладно, и пришедший протянул огрызок чернильного карандаша, зажатый
в черной мохнатой лапе
порывистый ветер вздыбил мех его, какой-то уж чересчур лохматой шапки с ушами. Это была ухмыляющаяся Кикимора.
Но не потому Надя была известна во всей школе, конечно… что там конкурсы и олимпиады! А потому что:
а) написала тексты: «Радостно мне быть обманутой первым снегом» и «Железная дорога примет своих усталых детей»;
б) Калинник положил их на музыку, они стали народными песнями (в школе);
в) она правильно путешествовала в Питер автостопом;
г) в Питере у нее есть… вернее, был один чел;
д) этот чел ее бросил и теперь ее творчество посвящено переживаниям о несчастной любви;
ж) короче, нельзя верить мужикам – одним словом, девки!
Но если быть честным, не каждое стихотворение рождалось как песня. Ее стихи написаны сами по себе, никому не посвящались, никакой «несчастной любви». И стали популярными, потому что Калинник внес в них свою энергетику, драйв на сцене, электронные ритмы и блески, рассыпаемые гитарами, золотистое свечение ниспадающих волос.
Она ездила, но не в Питер, а в Нижний Новгород, в гости. И даже не к этому несостоявшемуся спасателю-Диме… а скорее, к его дедушке, Петру Алексеевичу. Никаким не автостопом – на самом обыкновенном поезде. Предупредила родителей, купила билет, села и поехала. Шесть часов до Нижнего на «Буревестнике». Петр Алексеевич попросил ее (тогда они обменялись телефонами) посмотреть в специализированном книжном магазине альбом одного известного фотографа. Сам фотограф – с Волги, уже сколько лет снимает природу края, храмы, достопримечательности. Издали его в Москве, очень дорого, небольшим тиражом; но к ним, видно, такие книги не завозят; а если что и было, то все скупили. Альбом действительно продавался в магазине: полиграфия на высшем уровне, отпечатан в Финляндии. Их вообще всего два – и больше не будет, сказала продавщица. Надя сразу купила… ведь она Петру Алексеевичу и так обязана – если бы не он!.. Его голос звучал в трубке словно из того дня, сплетаясь с порывами ветра над рекой, перекликаясь с птичьими криками, плеском волн о песчаный берег, где распростерты их с Димой тела – и безутешны рыдания подруги Ольги. В разговоре он даже разволновался: ладно, но билеты он ей оплатит… приезжай обязательно в гости! И альбом привезешь, и город посмотришь, и так, поговорим, пообщаемся. Заночуешь у нас, пожалуйста, Антонида Марковна моя очень рада будет! Так и было. И никто ее не бросал. И любовь есть, надо верить своему сердцу. Честное слово, девчонки!
