Тут самолет с головокружительной быстротой свернул в сторону и вниз. Толчок от этого поворота бросил Клера на одно из кресел. Летчик ухватился за его плюшевую спинку с такой силой, что его мышцы чуть не лопнули.
Потом было отвратительное мгновение, когда не было слышно ничего, кроме пронзительного воя — яростного гула двигателей, обычного при пике с включенными моторами.
Стекло раскололось. Пули ударили в блестящее резное дерево и с визгом скользнули по металлу. Где-то рядом пронзительно закричал в предсмертной муке раненый. Клер с ужасом понял, что произошло, и громко выругался. Их огромный транспортный самолет был от носа до хвоста прошит пулеметной очередью.
Клер сумел втиснуть свое тело в относительно устойчивое и безопасное кресло напротив Капплера — и увидел в иллюминаторе тонкие силуэты самолетов со свастикой на крыльях — они были как черные карандаши на фоне светлеющего неба.
Три из них пронеслись мимо, словно три сверкающих под луной черных ангела, и исчезли из его поля зрения — зловещие и прекрасные видения.
Клер подумал, что сейчас ему надо пробраться в кабину и что, сидя здесь, он губит себя — уничтожает свои прежние высокие воинские достижения и посмертную славную память и позорит себя в глазах пассажиров.
Это его конец — полный конец!
Но это не имело значения для Клера. Такие мысли жили а его уме, но, как огненные приведения из легенд, которые сами служили пищей для своего пламени, они существовали в его сознании автономно и не имели никакой связи с физическими действиями летчика. Движущая цель в его сознании была лишь одна — неизменная и всепоглощающая.
Он наклонился через проход к ученому и, почти крича, спросил:
— Что такое эта теория времени?
Клер собирался с силами, готовясь к словесному взрыву, к фонтану обжигающих мозг ругательств, к обвинению, что он, офицер, забыл свой долг, которое будет до самого конца сидеть в его памяти, как заноза. Он очень ярко представил себе, как только что заданный им вопрос выглядел бы перед судом военного трибунала, и пришел в ужас.
Это не имело значения. Все несомненные истины, все побуждения, которые до сих пор управляли его умом, теперь казались Клеру далекими и призрачными. Оставалось одно:
— Профессор Капплер, что такое теория времени, о которой вы говорили?
— Молодой человек, вы поразили меня. Ваше мужество, ваше спокойствие… Спасибо вам, сэр, за то, что вы даете так мало воли воображению: ваш пример не позволил мне стать трусливым дураком. Но сейчас я владею собой — и вы правы, почему бы нам не поговорить о науке или лженауке.
