С дядей Гришей Ваня только что вернулся с рынка. Низкорослый, добродушный, Григорий Павлович, несмотря на свои пятьдесят лет, всё время водит дружбу с ребятами: они поят его коня, а он катает их на повозке.
Насажает, что грибов в кошёлку: повернуться негде. Одна слабость есть у дяди Гриши. Смолоду любит он пиво. И в жаркий день может выпить кружек двенадцать. И не пьянеет. Только щёки розовеют, да лысину, знай, вытирает ладонью. А потом, приплясывая, на потеху мальчишкам запевает визгливым голосом:
Хороша я, хороша,
Да плохо одета,
Никто замуж не берёт
Девушку за это…
Пиво дядя Гриша выцеживает из опорожнённых бочек, которые увозит к вечеру, после закрытия киоска. Из трёх-четырёх полведра набирается. Сегодня дядя Гриша перевозил на рынке жмых и, поди, уже навеселе…
Ваня, подбрасывая в руках жестянку, в которой таскали угли от соседей, выбежал на улицу и вернулся домой с огнём.
— Вот вам добрый огонь! — сказал он торжественно. — Полезный. Прямо из печки. Только взял его не у дяди Гриши, он сегодня очень устал, а у Хариса.
— Ну, ты уж всегда по-своему.
— А я не хочу обижать соседа. Чем он хуже дяди Гриши?
— Я не говорила этого.
— Почему же тогда посылаешь мимо их дома?
Ирина Лукинична не знала, что ему ответить.
— Они люди чужой веры, — пришла ей на помощь тётка Глафира. — Только наша христианская вера правая…
— Вера, вера… не надо мне вашей веры, ни правой, ни левой, — сказал Ваня.
— Да унесёт ветер твои слова, сумасшедший! Прости, господи, эту заблудшую овцу.
— Я не овца.
— Ну, заблудший баран, — усмехнулась тётка Глафира.
— И не баран. Я человек.
Во дворе кто-то пронзительно свистнул. Ваня, вздрогнув, прислушался. Лицо его порозовело, а светлые глаза чуть сузились.
— Мама, Харис меня зовёт, — сказал он, забыв о своих пререканиях.
— Опять этот Харис. Зачем он зовёт?
— Играть.
— Хоть бы на рыбалку сходили. Больше пользы. Гляди, на уху поймаете.
— Днём рыба не клюёт. Мы договорились пойти на рассвете.
— Не забудь, Ирина, что сказал тебе муж перед смертью! — заметила тётка Глафира. — Берегись воды! Не утонул бы…
Ваня посмотрел на мать. Она стояла растерянная. Застывшие глаза пристально глядели куда-то в угол.
— Мама! — потянул её Ваня за рукав. — Почему нельзя на рыбалку?.. Что говорил отец?
— Давно это было, сынок, давно. Тебе тогда исполнилось три месяца. Мы бежали от немецких солдат, и отец твой заболел в дороге. Пил воду из ручья. Когда был ещё в памяти, сказал: всё дело в этой воде. Потом начал бредить. Всё той же водой отравленной…
