Какое наслаждение после смертельной кошмарной опасности очутиться снова на воле, полной грудью вдохнуть свежий морозный воздух. Метель улеглась. Постройки усадьбы расстелили по снегу короткие тусклые тени. Месяц на ущербе пугливо подмигивает из-за клочков разорвавшейся тучи.
Скорее подальше отсюда.
— Дядя Серёжа, дядя Серёжа!
Среди адского скрипа давно не мазанных арб, терзающего стенания ослов, свиста погонщиков крик затерялся, потонул, как, беспомощно булькнув, тонет маленький камешек в бурной реке.
В тесном и грязном переулке, почти на выезде, где дорога узенькой лентой начинала подниматься на гору пропадала за перевалом, где склоны одеты прочным слежавшимся снегом, не разъезжались, а буквально тёрлись друг о друга две живые струи повозок, экипажей, всадников, меланхолично повесивши рога болгарских буйволов и обшарпанных грязных овец, с библейскими фигурами косматых чабанов, вооружённых крючками-посохами.
Беженцы болгары смешались с беженцами турками из тех, что, узнав о поражении Сулеймана, двинулись было к Адрианополю и наткнулись в тылу на отряды Мирского и Скобелева, потеряв надежду уйти от русских, положились на волю Аллаха, отдались общей струе, постоянно, как прилив и отлив в море, накипавшей или становившейся жидкой, смотря по тому, наступали наши войска или очищали занятые авангардами временно местности. Крючконосые «хаджи» в зелёных чалмах, закутанные до переносья турчанки, смуглые ребятишки с круглыми ястребиными глазами — все с сонным равнодушным видом. Судьба. Кисмет…
За мечетью с тонким игольчатым минаретом, там, где притоком из-за угла выплёскивается новая струя людей и животных, вспыхнула суматоха. На рысях идёт воинский обоз. Втиснулся в гущу между возами, потеснил в стороны, а впереди сгрудил и, вспенив живой поток, не смог одолеть встречного напора. Отсюда несутся крики, свист, гиканье, крепкая русская ругань.
Начальник обоза, пожилой бравый ротмистр, вьётся вьюном на поджарой гнедой кобылке. Щедро рассыпает удары нагайкой не столько коням, сколько погонщикам. С равнодушным, тупым, важным видом шагают усатые черномазые фигуры в коротких полушубках, в барашковых шапках. Если бы не опанки да не глиняные трубки с тонким тростниковым чубуком, совсем наши хохлы, обитатели приазовских степей. Ротмистр охрип, выбился из сил.
— Наперкович! Наперкович! Чёрт побери… Да втолкуй же этим быдлам дьяволовым. Что ж мне, огонь открывать приходится?
Горбоносый красивый серб в живописном, золотом расшитом костюме каваса наших консульств — на груди три солдатских Георгия — улыбается в усы, беспомощно разводит руками. Ничего не поделаешь, нужно переждать, пропустить самую гущу. Дома по бокам. Грязные, облупленные турецкие домики, крытые черепицей, с этажами, набегающими сверху один на другой, с решётчатыми сквозными ставнями.
