Несколько следующих циклов я провел в полнейшей апатии и безразличии ко всему. А потом началось странное. Сознание стало пробуждаться до начала очередного круга. Во мраке возникали какие—то смутные картинки, я видел чью—то комнаты и вроде бы я стоял перед зеркалом, а потом в окно впрыгивал еще человек — все было замедленно и как в тумане. С каждым разом картина становилась все отчетливее и наконец я увидел все в нормальном темпе и совершенно ясно. Я стоял перед зеркалом, но отражался в нем не я. На меня тоскливыми главами глядело липе полковника Бакстера. Отражение завязывало галстук, и слышался звон стекла, и в комнату влетал Боб Хаксли, подымался с пола, раскланивался и прошмыгивал к выходу…
Я понял, что гляжу на мир глазами полковника и что теперь я не один. Полковник тоже обладал сознанием. Вполне естественно. Как и я, он тоже почти не принимал никакого участия в действии, следовательно, у него тоже было время на размышления.
Предчувствие свободы захватило меня, я не смог сдержать ликования. Глаза полковника в зеркале вдруг стали удивленно—радостными. Он заметил мое присутствие. Контакт был установлен. Две живые души среди собрания гигантских марионеток обрели друг друга. Странным было наше общение. Прямой обмен мыслями, невидимый и неслышимый для окружающих, в то время как внешне мы занимались каждый своим и друг друга не замечали. А то и вообще находились в разных помещениях.
Я выяснял, что полковник с некоторым опозданием прошел все те же стадии, что и я, пришел к тем же выводам и проделал те же самые попытки освободиться с теми же результатами.
Мы попытались действовать синхронно, рассчитывая удвоенным усилием ослабить хватку богов. Ничего не вышло, но мы особенно не огорчились. Раз нас уже двое, значит появятся и другие, и рано или поздно…
Мы продолжали общаться и как—то полковник высказал такую мысль:
— Знаете, — сказал он, — я, кажется, понял, почему у нас ничего не выходит. Сила, которой мы подчиняемся, — это что—то целое и неделимое. Она охватывает весь наш мир в целом и контролирует всякое происходящее в нем действие. Мы же знакомы только с небольшими частями нашего мира. У вас это холл салуна, а у меня — еще и мой номер наверху. Но ведь что—то есть и за пределами этих стен. Там тоже что—то происходит. Когда мы пытаемся сорваться с крючка, мы пытаемся нарушить целостность всего действия. Сила этому противится, она перебрасывает дополнительную энергию из тех участков мира, которых мы не знаем, и усмиряет нас.
