Вот они, книги, покоятся перед ним ровными рядами, одна другой желанней — любая, как колодец в бесконечность времени, как телескоп, приближающий далекие миры…
Стараясь действовать бесшумно, Гальбовиц осторожно сдвинул вбок стекло.
Сейчас…
Внезапно вспомнились недавние слова хозяина квартиры: “Вы проводите рукой по корешкам — и словно ощущаете тепло, идущее от них…”.
Черт побери, ведь он, пожалуй, прав!
Гальбовиц неожиданно почувствовал, что весь он будто наэлектризован…
Может, просто от волнения, от нетерпения, от бесконечного восторга?..
Не в силах совладеть с собой, он торопливо ухватился за первую попавшуюся книжку, толком даже и не разобрав названия на корешке, и резко потянул ее на себя.
Книга извлеклась на удивление легко, точно силы тяготения над ней были не властны, и, выскользнув из пальцев изумленного Гальбовица, по инерции описала в воздухе широкую дугу и мягко шлепнулась на пол.
При этом звуке Гальбовиц инстинктивно съежился, со страхом ожидая, как сейчас распахнется дверь и в комнату влетит разгневанный хозяин.
Все, однако, было тихо.
В доме царил благочинный покой.
С облегчением вздохнув, Гальбовиц нагнулся и подобрал с полу книгу.
Нет, нигде не порвалось, обложка даже не помялась — вот и хорошо!
Но, странное дело, книга, несмотря на свой внушительный объем, была какой-то чересчур уж невесомой…
Непозволительно легкой, скажем так.
Еще ничего не понимая, Гальбовиц осторожно приподнял обложку и — остолбенел.
Книга была совершенно пустой.
Точней, это была обыкновенная коробка, сработанная внешне под книгу.
Лишь на самом дне ее лежало несколько ничем не примечательных объемных слайдов, на которых с озорным самодовольством улыбался еще молодой философ…
Все это походило на коварный, непонятно кем подстроенный обман, неумный розыгрыш, напоминало хитрую ловушку.
Только — для кого?
Зачем?
Смутная догадка поразила вдруг Гальбовица.
Он спешно бросился обратно к стеллажу и с исступленно-жадной, злой остервенелостью, не разбирая, начал потрошить подряд все полки.
И наконец, когда у ног его образовалась целая гора жалких в роскошной никчемности своей книжных муляжей, он бессильно опустил руки.
Дальше смотреть не имело смысла.
Он уже понимал, знал доподлинно: и дальше — будет только так; красивейшие, в золотых тисненьях переплеты, а внутри них — пустота…
Неожиданно им овладел приступ сумасшедшего, удушливого смеха. Но нельзя шуметь, нельзя!
Он изо всех сил зажимал ладонями рот, давился, корчился, дрожа всем телом, слезы текли и падали на пол, на то, что некогда он принимал за книги…
