– Я этого не говорил, но хочу сказать вам вот что: судя по всему, полиции придется снимать с нее подозрения в ее отсутствие, потому что, чует мое сердце, она исчезла из нашей жизни навсегда. Подумать только, за ней будут охотиться всю ее жизнь! Какая это трагедия для леди Оливии! Но и для нас тоже, потому что мы никогда ее больше не увидим.
– Не беспокойтесь, мы ее найдем. Так или иначе.
– И что это значит, позвольте вас спросить? – спросил викарий шепотом.
– Это значит живой или мертвой, – ответила Дженни.
Услышав эти слова, преподобный отец молча поднялся и двинулся в сторону церкви. Впрочем, сделав пару шагов, он повернулся и снова приблизился к Дженни.
– Я понимаю, вы исполняете свой долг, но мне было бы легче с вами разговаривать, если бы вы знали леди Оливию лично. Тогда бы вы поняли, какая это удивительная молодая женщина. И убедились бы, что она не в состоянии отнять жизнь у человека… разве только в том случае, если бы ей самой угрожала смертельная опасность. Узнав же ее как следует, вы не стали бы преследовать ее столь безжалостно. Разве жизнь, которую она сейчас ведет – одинокая, лишенная общества тех, кто ее любил и любит, – сама по себе не достаточное наказание? Вот если бы вы перестали травить ее, как травят дикое животное, она, возможно, нашла бы в себе силы и мужество, чтобы, забыв о прошлом, начать новую жизнь…
Голос викария дрожал, казалось, он был на грани нервного срыва. Дженни встала, подошла к нему и помогла опуститься на каменную скамейку.
– Вы были в нее влюблены – вот в чем дело, – с удивлением протянула она.
Викарий обхватил голову руками да так и застыл. Ему хотелось зарыдать, но слез не было. Уже много лет он хранил в тайниках своей души любовь к Оливии и в своих фантазиях сотни раз занимался с ней любовью. Эти астральные любовные акты настолько въелись в его мозг и нервы, что сделались неотъемлемой частью его существования. И вот случилось так, что совершенно посторонний человек догадался о его тайне. Дженни, сама того не желая, выпустила его страсть к Оливии на свободу.
– Почему вы мне об этом сразу не сказали? – воскликнула Дженни.
– Я знал ее с тех пор, как получил здесь приход. Она всегда была очаровашка, даже когда была еще совсем маленькой девочкой. Год проходил за годом, она взрослела, а мы все ждали, когда она, превратившись в подростка, потеряет свою красоту и обаяние – так ведь часто бывает, когда дети взрослеют, верно? Но мы просчитались: ничего подобного не произошло. Ее воспитывали вместе с дочерьми Бухананов, ее лучшими подругами. Но Оливия резко отличалась от Анжелики и Септембер, да и вообще от всех детей ее возраста. Она была какая-то уж очень свободолюбивая – сверх меры, до отчаянности – и ни в чем не знала удержу. Она, если можно так выразиться, всегда пыталась жить на краю, на острой грани между мирами, явлениями, различными взглядами на мораль и, что самое главное, не боялась эту грань переступать. Она дружила с моими детьми и частенько забегала к нам в дом. При всей своей бесшабашности она отлично соображала и временами ставила меня в тупик своими вопросами относительно теологии. А еще она знала, как заставить мою кровь бурлить. Когда Оливии исполнилось восемнадцать, в Сефтон-Парке устроили в ее честь бал. Это было знаменательное событие, даже блестящее – были приглашены сотни гостей, в том числе все жители деревни: и молодые, и те, что постарше… Так вот, на этом балу она затмила женщин, и не было ни одного мужчины, который не испытывал бы к ней вожделения. А я… что ж, я был лишь одним из многих. Но она соблазнила меня задолго до того дня, просто я об этом не подозревал, вернее, боялся себе в этом признаться.
