– А стрелы ты тоже делаешь? – спросила она у Даниила напрямик.
Тот кивнул и начал долго и нудно объяснять, что хорошая стрела должна быть и довольно легкой, чтобы далеко летела, и иметь прочный наконечник, чтобы ее не остановил никакой доспех, но тут возникают всякие проблемы, с которыми он, Даниил, все равно справляется.
– Потому что я лучше всех в своем деле, – объявил он Мадленке с обезоруживающей скромностью.
– Надо же! – выдохнула она зачарованно, наблюдая, как кусок железа под его руками превращается в узкий смертоносный клинок. – Наверное, твоими стрелами все в округе пользуются.
– Только князь Доминик и его люди, – был ответ. – Я не продаю своих секретов.
Мадленка, не удовлетворенная таким ответом, ибо он нисколько не сужал круг ее поисков, стала расспрашивать про Августа, про Петра из Познани и остальных, пока Даниил ее не выгнал. Разговор, однако, еще больше укрепил ее в подозрении, что исполнителей страшного преступления надо искать именно здесь, при дворе князя Доминика.
Мадленка шныряла среди придворных, задавала окольным путем всякие вопросы про то, кто где был десятого числа, пока не убедилась в их бесполезности. Никто не помнил, уезжал ли тогда Август с утра или оставался в княжеской резиденции. Правда, в тот день, кажется, была охота, ничего особенного. Или она состоялась девятого? Князь Доминик затравил дикого кабана, но кабан Мадленке был совершенно ни к чему. Люди при дворе Диковских находились в постоянном движении – то прибывали гости из Кракова, то заезжали родственники, то, наоборот, отправляли какое-то посольство, – и никто не обращал особого внимания на перемещение целых толп народа.
«Нет, так я ничего не выясню, – думала отчаявшаяся Мадленка, пялясь со своего ложа непроглядной ночью на потолок своей каморки. – Может быть, открыться все-таки кому-нибудь? Взять хотя бы епископа Флориана: он духовное лицо и к тому же, кажется, хороший человек».
Чем больше думала Мадленка, тем больше склонялась в пользу своего решения, но стоило ей после мучительных колебаний подойти к епископу, как тот воззрился на нее и довольно сухо спросил: «Что тебе надо, сын мой?» А Мадленка с детства не выносила, когда к ней обращались снисходительно, и в сердцах подумала, что пастырю надо быть все-таки мягче к своим ближним. Поэтому довольно невежливо ответив: «Ничего», повернулась и убежала.
Через некоторое время она узнала, что покойная настоятельница действительно оставила почти все свое имущество крестнику Августу, а епископу отписала пятьдесят золотых на нужды бедных. Разболтал новость, конечно же, всеведущий Дезидерий, и Мадленка, устав гадать, стал бы кто-то убивать восемнадцать христианских душ ради каких-то пятидесяти золотых, порешила, что неприветливый епископ все-таки устроил бы ее в качестве виновника. Потому что к главному подозреваемому, Августу, она успела серьезно и искренне привязаться.
