Властвовал на Кипре царь Кинир. В его чужеземном имени слышится отзвук флейты.[46] Был он очень богат. Во времена, когда имя Креза еще не было известно миру, везде говорили: «Богат, как Кинир». Он был основателем кипрской цивилизации, научил свой народ добывать из руды ценные металлы, придумал вместо прежних новые удобные орудия, а дома своих подданных велел покрыть черепицей. Богатела страна – богател и он, окреп вместе с укреплением своего государства. Жил лет 160 и был похоронен в Пафосе в храме Афродиты.
Царь Кинир был очень красив. В его жилах текла бессмертная кровь Аполлона. Он имел жену, которую звали Кенхрея, и дочку, хорошенькую Мирру. Одна она осталась у него из многих, которых отнял у него гнев Геры. Хвалились царевны, что красотой не уступают супруге Зевса, и тогда ревнивая богиня превратила их в каменные ступени, ведущие в ее святилище. Каждый раз, как шел туда Кинир, ему казалось, что он слышит тихий стон детей, попираемых осторожной стопой отца.
А последняя его дочь, Мирра, была прекраснее всех своих сестер. Все ею восхищались, особенно мать, словно забыла о жестокой судьбе своих дочерей. Ибо всем, кто хотел слушать, она говорила о том, что Мирра прекрасна, как, Афродита, а волосы у нее роскошнее, чем волосы богини. И повторяла это так часто, что ласково улыбавшаяся Киприйская дева простерла над невинной головой Мирры свою карающую длань.
За прекрасной наследницей больших богатств волочилось все молодое рыцарство Кипра и окрестностей.
Аромат вина и амбры сопровождал пиры, которые устраивал Кинир. Но Мирра никому не хотела отдавать свою руку. Родители объясняли, что она, мол, еще молода: пусть подрастет.
В девушке, заклейменной гневом Афродиты, зрело странное чувство – любовь к своему отцу. Любовь не дочери, а женщины. Когда он спросил ее однажды, почему она не поощряет никого из претендентов, ничего не ответила. С зарумянившегося лица смотрели на царя блестящие глаза. А когда он еще раз поинтересовался, какого хотела бы она мужа, шепнула тихо:
– Который был бы тебе, отец, подобен.
Он улыбнулся ей, похвалил, погладил по волосам, поцеловал. Не заметил даже, что в миг, когда его уста коснулись ее лба, девичье тело дочери затрепетало странной дрожью.
Начались тут бессонные ночи, полные внутренней борьбы. Мирра мучилась. Все замечали ее бледность, но никто не мог угадать причину. На мать она смотрела угрюмо. Стискивала губы, чтобы не обрушить на нее страшнейшие проклятия, которые распирали ее девичью грудь, но никто этого не замечал.
