– Сейчас начнется, – сказал каноник, оглядев поверх очков кружок слушателей.
И действительно началось. Это была целая галерея карикатур на духовенство епархии. Первым шел падре Брито. «Смотрите на него! – восклицал Либерал. – Вот он едет, толстый, как бык, верхом на своей каурой кобыле…»
– Чем же кобыла-то виновата! – обиделась дона Мария де Асунсан.
– «Он глуп, как тыква, латыни не знает…»
Изумленный падре Амаро только вскрикивал: «Ого! Ого!» Падре Брито, с багровым лицом, нервно покачивался на стуле, растирая ладонями колени.
– «Во всем остальном личность глубоко бездарная, – продолжал каноник, произнося эти жестокие слова со спокойной кротостью, – невежа и грубиян, однако и ему не чужды нежные порывы, и, как утверждают люди осведомленные, он избрал на роль Дульцинеи законную супругу сельского старосты».
Падре Брито не выдержал:
– Я его измордую! – взревел он, вскочив и снова тяжело рухнув на стул.
– Да ты послушай, – начал Натарио.
– А что мне вас слушать! Измордую…
– Да ведь ты не знаешь, кто такой Либерал!
– К черту Либерала! Я измордую Годиньо! Годиньо – хозяин газеты. Я из него дух вышибу!
Голос его превратился в хрип. Рука бешено колотила по ляжке.
Ему напомнили, что долг христианина – прощать обиды. Сан-Жоанейра благостным тоном привела в пример пощечину, полученную Иисусом Христом. Падре Брито должен поступить, как Христос.
– А убирайтесь вы к черту с вашим Христом! – завопил Брито на пороге апоплексического удара.
Это кощунство повергло всех в ужас.
– Опомнитесь, сеньор падре Брито, опомнитесь! – воскликнула сестра каноника, отпрянув вместе со стулом.
Либаниньо, схватившись за голову и поникнув под бременем несчастья, шептал:
– Пресвятая дева, мати всех скорбящих, сейчас нас молния поразит!
Видя, что даже Амелия возмущена, падре Амаро внушительно сказал:
– Брито, в самом деле, вы забываетесь.
– А зачем меня провоцируют!..
– Никто вас не провоцирует, – строго возразил Амаро, – и напоминаю вам, как велит мой пастырский долг, что за злостное кощунство преподобный отец Скомелли предписывает покаяние, исповедь и два дня содержания на хлебе и на воде.
Падре Брито что-то ворчал сквозь зубы.
– Хорошо. Хорошо, – резюмировал Натарио. – Брито совершил серьезный проступок, но он вымолит у господа прощение, ибо милость Божия неиссякаема.
Наступила короткая пауза. Только дона Мария де Асунсан все еще бормотала, что у нее вся кровь в жилах заледенела. Каноник же, который в минуту катастрофы положил очки на стол, снова надел их и продолжал чтение:
