Наша Березовка, деревянная, старая, лежала на берегу нижней Томи. Прямо в дворы вбегал мшелый лес, но, как я уже упоминал, чуть ли не за поскотиной начинались бесконечные и унылые болота, на которых мы охотились на крошечных, но безумно вкусных куличков. Позже, в начале восьмидесятых, когда мы с Ильей давно перебрались в неофициальную столицу Сибири, куличков этих подчистую уничтожили при тотальном осушении болот. Там, где раньше шуршали на ветру ржавые болотные травы, зацвели яблоневые сады, зато не осталось куличков. Не выдержав грохота бульдозеров и землеройных машин, бедные кулички остались только в воспоминаниях старожилов, а последнюю их парочку, выловив специальной сеткой, съел, говорят, Эдик Пугаев, к которому я еще вернусь в дальнейшем.
Наш земляк, наш ровесник, наш соклассник, Эдик Пугаев был щербат, настырен и предприимчив. Именно на его веселом свадебном столе (третий брак), поразившем односельчан небывалой роскошью, самым главным, самым экзотическим блюдом оказалось, как это ни странно, не икра морских ежей, добытая на Дальнем Востоке, не чавыча семужного посола, завезенная с Курил, не копченые кабаньи почки, купленные в Прибалтике, — главным, самым поражающим блюдом оказались именно те два последних крошечных куличка, которых Эдик самолично выследил и изловил в день перед свадьбой.
— Знай наших! — сказал он счастливой невесте. — Таких птичек больше нет на Земле. Такой закуси не найдешь теперь даже у арабских шейхов.
Куличков Эдик хвалил не зря. Мы выросли на тех куличках. Наши мамы, потерявшие мужей на фронтах Великой Отечественной, всемерно поощряли охотничьи инстинкты, дремлющие в наших душах. Копаясь в болотистых огородиках, они думали, конечно, не о куличках — они нас хотели поставить на ноги.
Равный возраст не означает равенства.
Эдик Пугаев имел ружье.
Вытертое, с обшарпанной ложей, тяжелое, неуклюжее, оно вполне искупало свои недостатки тем, что каждый выстрел приносил Эдику (в отличие от наших жалких волосяных петель) столько птиц, что он мог (и, разумеется, делал это) даже приторговывать дичью, ибо уже тогда, не зная Платона, сам дошел до одной известной платоновской мысли: человек любит не жизнь, человек любит хорошую жизнь.
Для нас с Ильей, людей без ружья, хорошая жизнь всегда ассоциировалась с книгами. В местной читальне, а также у хромого, как я, грамотея кузнеца Харитона хранилось штук двадцать книжек, среди которых меня с первого раза покорила «История элементарной математики» Кедрожи и прелестная книжка, автора которой я так и не смог установить, поскольку обложка с нее была сорвана, — «Как постепенно дошли люди до настоящей математики». Не знаю, когда и где добыл дядя Харитон эти, в общем-то, бесполезные для него книги, но если говорить о некой причинности, то именно запасы деревенской читальни, а также книжные богатства дяди Харитона в немалой степени способствовали в будущем созданию МВ, ибо неясно, как бы сложилась моя жизнь, не случись на моем пути тех замечательных книжек.
