— М-мы… м-мы…
Кто знает, что она хочет сказать!
В ужин, как и в обед, щи да каша, все то же.
Павел Федорович похлебал, похлебал, отложил ложку.
— Федя, надо бы поговорить.
— Да и мне надо.
Славушке есть не хотелось, пожевал хлеба и полез на печку, лег на теплое Надеждино тряпье, прикорнул, то слышал разговор за столом, то убегал мыслью за пределы Успенского.
Надежда что-то долдонила, односложно отвечал Павел Федорович, что-то пыталась сказать старуха, ее не понимали, она сердилась, стучала по столу ложкой.
Потом сразу замолчали, кончили есть. Убежал Петя. Ушел Федосей, задать лошадям корму на ночь. Ушла Вера Васильевна. Нюрка кинулась к Прасковье Егоровне, помочь встать, ей не лечь в постель без посторонней помощи, но старуха не вставала, мычала, брызгала слюной.
— Идите, идите, мамаша, — жестко сказал Павел Федорович. — Нюшка-то за день намаялась, выспаться надо, ей сидеть не с руки… — Он помог Нюшке поднять мать, чуть не насильно довел до двери. — Приятных сновидений, мамаша. — Надежду выставил без церемоний: — Пройдись до ветру, не торопись…
Братья остались вдвоем, внешне схожие, высокие, сухие, поджарые и разные по внутренней сути.
— Все никак не поговорить, Федя…
— Я и то смотрю, Паша, уеду, а на что оставляю жену — не знаю.
— Жена женой, но и мы братья.
— В нынешние времена брат на брата идет, за грех не считает.
— Нам с тобой делить нечего.
— Как знать.
— Сестры выделены, мать умрет, любая половина твоя.
— Я не о том, я б от всего имущества отказался, да и тебе посоветую.
— А жрать что?
— Да ведь и я не спешу, недаром привез жену и детей, без хозяйства сегодня не прожить.
— А завтра?
— Завтра я хочу легко жить.
— Тебе хорошо говорить: закончишь свои университеты, станешь врачом, куском хлеба до смерти обеспечен. А что я без хозяйства? В работники идти?…
Оба замолчали. Слышно, как прусаки шуршат по стене.
— У меня к тебе, Федя, просьба…
— Все, что могу.
— Ты в Красную Армию почему пошел?
— Как почему? Сложный вопрос. Я русский. Куда бы меня ни кидала судьба, а родина моя здесь, в Успенском.
— Считаешь, что те нерусские?
— Видишь ли… Настоящая жена сама верность, а жена, доступная каждому встречному-поперечному, уже не жена, а потерянный человек, у такой ни роду, ни племени.
— А те, считаешь…
— Торгуют и собой и родиной.
Павел Федорович прошелся по кухне, спорить не хотелось, в глубине души он соглашался с братом.
— А если в семье драка?
— Все равно чужих людей в семейную распрю не мешают, еще больше беды.
