Зипперлейн тормозит перед железными воротами, и створки начинают медленно раздвигаться. Тюрьма выглядит, как все тюрьмы, к сожалению, сохранившиеся еще на планете, — угрюмые здания с зарешеченными окошечками и вовсе без окон, ни клочка живой земли, сплошной бетон и асфальт, спирали проволоки по гребню высоких стен, сторожевые вышки.
Мы сдали на контроле оружие и направились к главному корпусу, экспортируемые сержантом в голубой униформе. Из вольера на нас залаяли здоровенные овчарки. Каждый раз испытываю досадный стыд и мучительную неловкость, шагая по этим коридорам. Немало народу попало сюда в результате моих трудов, но от этого не легче — всегда кажется, что мы работаем плохо, что все, кому надлежит здесь сидеть, еще сюда не попали…
У входа сержант препоручил нас молодому лейтенанту. Тот провел нас по длинному коридору с нумерованными дверями, мы миновали три препятствия в виде глухих решеток — при каждой имелся надзиратель со связкой магнитных ключей и «Штарком» через плечо, — спустились в полуподвал и вошли в маленькую комнатку с прикрепленными к полу столом и табуретками. Лейтенант жестом пригласил нас сесть, четко козырнул и вышел.
— Вам обязательно нужно, чтобы я присутствовал? — недовольно спросил Зипперлейн.
— Вы же печетесь о секретности, — сказал я. — Посудите сами: какой-то инспектор остался с подследственным, а комиссар ждет под дверью. Несуразица, а?
Он не нашел, что ответить, присел и зябко поежился. Ничего, подумал я. Происходящие вокруг чудеса — еще не основание для того, чтобы опускать руки и жаждать отставки…
Ввели подследственного. Мужчина несколькими годами старше меня, светловолосый, с аккуратной шкиперской бородкой. При других обстоятельствах производил бы впечатление приятного, обаятельнейшего человека, души компании, хорошего семьянина и любящего мужа — каким он и был до недавнего времени, судя по досье.
— Садитесь — сказал я ему. — Конвой свободен.
Зипперлейн откинулся к стене и прикрыл глаза — ах ты, сукин кот с тридцатилетним стажем…
— Садитесь, — повторил я. — Курите?
Он сел, положил на стол большие сильные руки и с гримасой принял от меня сигарету:
— Как в кино… Кто вы такой? Все вроде записали…
— Инспектор, — сказал я. — Хочу задать вам несколько вопросов.
Глаза у него были не просто отрешенные — какая-то немыслимая пустота, не отражавшая ни света, ни меня, склонившегося к нему, ничего.
— Какие могут быть вопросы? — сказал он. — Я во всем сознался, я психически нормален и требую, чтобы меня повесили.
