Анна ревновала, тем лучше; на вопрос ее я отвечал со всей возможной неясностью.
– А мы с Вульфом много говорили о вас сегодня утром, – сказала больная.
– Право? – отвечал я, не зная, что сказать.
– Да и не только с ним, но и с одной дамой, которая также крайне вами интересуется.
– Не на лестнице ли?
– Вы это заметили?
– Я видел, что вы разговаривали с кем-то, и прошел мимо.
Я вспомнил, что Анну остановила какая-то старуха, – и переменил разговор.
– Я почти обвиняю себя в нездоровье вашем.
– Как это?
– Вчера вечером, хотя я и не имел чести еще быть вам представленным, но, предвидя дождь, я должен бы был предупредить последствия, предложа вам возвратиться в Постгоф.
– Это было бы очень любезно с вашей стороны, но вы не могли узнать меня, – сказала Анна.
– Я видел дагерротип ваш, сударыня.
– У Захара Иваныча? Но он больше похож на мой портрет, нежели на меня: время и болезнь – эти два врага женщин...
– Я узнал вас, и этого достаточно, чтобы оправдать сходство дагерротипного изображения с оригиналом. Впрочем, тип Рубенса не в моде, – прибавил я, – и пурпур не входит более в состав красок для кисти художников нашего века.
– Если это так, – заметила, смеясь, больная, – то я очень счастлива, что здесь темно и вы меня не видите.
– Почему же?
– Потому что лицо мое горит и я должна быть пурпуровая; дайте мне руку, – продолжала она и приложила трепещущую руку мою к своим щекам.
– У вас жар.
– Да, но только в голове, а ноги холодны как лед...
– В таком случае их непременно должно согреть.
– Чем же? – спросила Анна.
– Трением, сударыня.
– Но мне совестно потревожить старуху: она, верно, спит.
...Через несколько минут в соседней комнате раздался храп; Захар Иваныч спал как убитый.
– Вас не может не беспокоить эта музыка, – сказал я, улыбаясь.
– Что ж делать! – отвечала Анна.
– Как что?
И, выскочив из залы, я растолкал жениха. Захар Иваныч вскочил, впросонках протер себе глаза кулаком и изъявил желание знать, где он, что с ним и зачем его будят.
– Затем, чтобы не тревожить больную.
– Да, да, я было и забыл... так как же быть? – проговорил сосед, – ежели вы меня, почтеннейший, оставите хоть на одну минуту, я опять захраплю.
– Хоть на все тоны, только, пожалуйста, в своей постели.
– Стало быть, вы полагаете, что мне можно уйти?
– И можно и должно.
– А кто ж останется при Анюте?
– Останусь я, пожалуй.
– В таком случае спасибо и прощайте, – сказал с радостию земляк, подбирая сапоги.
Захар Иваныч надел картуз и, не заходя к больной, побрел ощупью вниз по лестнице.
