Серега не вмешивался в Санькины разглагольствования. Он понимал, что тот прав. Особенно насчет сортира. Такие случаи уже бывали. И с толчком, и с бабкой. Так что сойдет за правду.
– Ты сдурел, Санька! Его же комары заедят, – не сдавался Леха.
– Не боись, выживет.
– Вправду заедят. Я даже книжку такую читал, про войну. Там фашисты поймали нашего партизана, раздели догола и на ночь к елке привязали. Утром смотрят – а он уже мертвый. Всю кровь из него комары высосали.
– Не дрыгайся, Масленок, мы же не фашисты, – хитро улыбнулся Санька. – Мы его «Тайгой» намажем. И вообще, Масленок, что-то не нравишься ты мне сегодня. Кажись, кашки-борзянки обожрался? Смотри…
Серега молчал. Конечно, когда речь зашла о комарах, ему ужасно захотелось сказать Саньке пару ласковых. Но тогда получилось бы, что он плачется. Саньке именно того и надо. А интересно Санька говорит о нем, о Сереге. Не как о живом говорит. Мы его… Мы ему… Будто рядом никакого Сереги и нет. Будто они обсуждают, как покойника хоронить. Ладно-ладно, пускай развлекается.
Спустя несколько минут Санька остановился.
– Ну вот, можно сказать, пришли. Теперь от этого места налево, поперек дороги – и к самому Дому выйдем. Не заблудишься, Серый? Видишь, сосна поваленная лежит – от нее и сворачивай.
– Уж как-нибудь и без сопливых разберусь, – хмыкнул Серега.
– Болтай-болтай, – ничуть не смутился Санька. – Сопли тебя еще ждут. Так что заранее готовься.
На это отвечать не стоило.
…И вот, наконец, они пришли. Огромные древние сосны чуть расступились, лес сделался пореже. И появился Дом. Огромный, как показалось им с первого взгляда. Черный, глухой, словно сказочный замок. Но подойдя ближе, ребята увидели, что не такой уж он и большой. Хотя и избушкой-развалюшкой его не назовешь.
Толстые бревна сгнили и обросли седым лишайником. В красноватом кирпичном фундаменте, треснутом, раскрошившемся, зияли черные квадратные дыры. Крыша была ободрана, а ставня чердачного окна косо висела на единственной петле.
Дверь, едва приоткрытая, казалась слишком тяжелой. Когда-то ее оковали стальными полосами, теперь они покрылись толстым слоем ржавчины. К двери вело крыльцо. Вернее, то, что от него осталось – доски все прогнили. Наверное, стоит упереться в них ногой – и крыльцо с жалобным писком развалится.
Окна оказались большими, в некоторых еще блестели осколки стекол, а другие кто-то уже успел полностью выбить.
Раздолбанная печная труба тянулась к небу сморщенным указательным пальцем.
