— Об образце, — ответила Дел, бросая мне флягу. — О линиях, узорах и образце.
Я уставился на нее.
— ОБ ЭТОМ я говорил?
— И об этом тоже. Я не все поняла. Ты говорил о рисунках на песке, — она показала. — Вот, видишь?
Я посмотрел. Около моего одеяла, там, где должна была лежать рука, появился «узор» из четырех прямых линий, слегка изгибавшихся внизу.
Я нахмурился.
— Я сделал это?
Она кивнула, сосредоточенно копаясь в седельных сумках.
— Ты прошептал что-то об образце и линиях. Потом ты приподнял руку и провел пальцами по земле. И получилось вот это, — она коснулась своей щеки. — Почти как у тебя.
«У тебя» означало мою собственную щеку, скрытую щетиной. Четыре линии наискосок, ровно проведенные к подбородку. На этом месте я наконец-то заставил песчаного тигра оторвать когти от моего лица.
Линии на земле действительно были очень похожи на мои шрамы от когтей. Наверное их можно было назвать «образцом».
Ухмыльнулся я скорее по привычке.
— Кто знает? Я даже не помню, что мне снилось, — я сделал глоток и закрыл флягу. — Ладно, давай собираться и поедем в Кууми. Это торговое поселение на краю Пенджи — вернее оно обычно на краю. Пенджа переменчива.
Дел рассеяно кивнула, приглядываясь к горизонту. Она прищурилась, потом нахмурилась. Выражение ее лица мне совсем не понравилось.
Я насторожился.
— Что случилось?
— Похоже пыль. Солнце еще не поднялось, не видно… Нет, точно пыль,
— Дел встала, отбросила сумку и, быстро наклонившись, выпустила из покрытых рунами ножен жемчужно-розовый клинок. — Если это борджуни…
— …мы сможем пригласить и их позавтракать, — закончил я. — Я сейчас не в лучшей форме и мне тяжеловато даже стоять… — но я все равно попытался, заставил себя приподняться и вынул меч из ножен.
Жалея, что не могу доверять ему.
Жалея, что не могу доверять себе.
Он оказался не борджуни. Танцор меча. Молодой Южанин, с явным недостатком физической силы и излишком надменности. Он восседал на своей лошади и рассматривал меня, подняв властный, по-пустынному острый нос.
Над выгоревшей, желтоватой тканью бурнуса за левым плечом поднималась рукоять меча, отдыхавшего в Южной перевязи.
— Песчаный Тигр? — спросил он.
Не так легко вложить разумную долю презрения в одно слово — в одно имя в данном случае — не переусердствовав, когда тебе восемнадцать или девятнадцать, но он сумел. Такая тонкость в интонации требует долгой практики и я задумался, занимался ли он танцем с таким же рвением как отработкой произношения этой фразы. Презрение в его голосе заставляло вспомнить еще об одном известном качестве человеческой натуры — а конкретно о глупости: неужели он думал, что я начну дрожать так, что вывалюсь их сандалий только из-за того, что он знал мое имя?
