— Значит придется с ними разбираться. Рано или поздно. Сегодня вечером или завтра утром, — я прищурился и посмотрел на нее. — Тебе не кажется, что пора дать лошади напиться? Она тянет повод с того момента как мы сюда приехали.
Так оно и было. Чалый, чувствуя запах воды, пританцовывал от нетерпения и хлестал хвостом, пытаясь добраться до бассейна, но Дел держала его на коротком поводе, не позволяя опустить голову.
После моих слов Дел сморщилась, вынула ноги из стремян и соскочила с мерина. Как и я за несколько минут до этого, она подвела лошадь к бассейну и чалый припал к воде. Несколько секунд Дел стояла неподвижно, нахмурив светлые брови в слабом раздражении, потом выражение ее лица изменилось. Дел оттащила чалого от бассейна — нельзя позволять лошади пить очень много сразу — и начала расседлывать его. Работа отвлекла ее, и морщины на лбу разгладились. Дел снова стала молодой.
И восхитительно великолепной той смертоносной острой красотой, которая так похожа на только что отточенный клинок меча.
Обычно на время наших остановок я снимал с жеребца уздечку и, стреноженного, оставлял его в одном недоуздке. Теперь это было рискованно. В любой момент могла появиться погоня и нам пришлось бы тут же садиться на лошадей и уезжать, а седлая стреноженную лошадь без уздечки мы рисковали потерять весь драгоценный запас времени. Так что уздечку я снимать не стал. Я просто придавил повод камнем, хотя жеребец и сам не собирался никуда уходить. Рожденный и выросший в пустыне, он понимал, что нельзя променять воду на неизвестность.
Я повесил седло и потник на каменную стену сушиться, а сам занялся одеялами, флягами и сумками. В общем, я чувствовал себя довольно бодро. Молот в голове совсем затих, хотя небольшое неприятное ощущение осталось, и желудок уже не возмущался. Я снова стал человеком и наконец-то послал Дел свою обычную ухмылку.
Дел покосилась на меня и занялась мерином. Как и я, она придавила повод камнем и освободила мокрую спину от седла и вещей. Чалый был неплохой лошадью, хотя и высокой, но это на мой взгляд. Я привык к моему коротконогому, крепенькому жеребцу, и не променял бы его на большого, мохнатого Северного мерина, у которого под шкурой было слишком много жира. Конечно на Севере лишний слой жира и густая шкура согревали в морозы, но в пустыне чалый, конечно, начал линять. Дел, сморщившись, вырвала несколько клоков влажной шерсти и пустила их лететь по воздуху.
Закончив с чалым, Дел повернулась ко мне.
