Но первейшее достоинство всякого спектакля – он кончается.
Вижу, поднадоели скоро Татьяне эти разинутые рты головастиков, косые взгляды страховидных девиц. Взяла меня за руку, подошла к самой к воде. Позвала:
– Эй! Давай сю-да-а!
С важностью венецианского дожа подал к берегу свою новёхонькую лодчонку двух вод лохматоголовый пижон с чёрной щёточкой усов на тонкой верхней губе.
Отчаянно-дерзкие глаза смотрят не то чтобы с удивлением, хотя вовсе и не без него, не без нарочито-напускного равнодушия, но вместе с тем ещё как-то неожиданно смиренно, покорно-вопросительно, что ли.
– Я слушаю, Таня, – говорит он глухо. – А Сергей что? – и поджимает губы.
– Что за дела, Гарпиус?[6] Не устраивай, смола, вечер вопросов – ответов не будет. И не смотри такими полтинниками. Лишнее это... Нам до поливухи.[7] Сможешь?
– А что я для тебя не смогу?
Ходко взяли мы с места; может, раза два у берега ещё чиркнули днищем по скользким от мха головам прибрежных подводных камней, вдавленных своей тяжестью в синеватый ил, а там, дальше, кукольный наш с потешно задранным носом тузик (самая маленькая двухвёсельная лодка) ещё стремительней, спорей пошёл из щели бухты уже на ветер, в открытое море.
Сознаться, тут я, пускай и на волос, а сдрейфил-таки. А ну на худое на что?... Эх, Коля, Коля, говорю себе, как же ты интеллигентно влип... Ворвался, как соловей в золотую клетку... Видал, на что польстился? На малиновые брючки с колокольчиками... Разгорелись зубки свежей травки пощипать... Ну и телок насакиральский!
– Так уж и телок, – уклончиво возразил я. – Кто ж тогда у нас Аполлон?
– Да не лезь со своими комментариями! Или я молчу.
– И хорошо сделаешь. Молчание тебе идёт.
Вязанка лежал на койке рядом – коек четыре, кроме нас с ним в комнате никого, – сел, не опуская ног на пол. Закурил.
– Вот ещё новость! И так духота, дышать нечем.
– У тебя что, носа нету? – Вязанка приоткрыл форточку, пожаловался: – Что за человек... Нет ему минуты подержать взаперти свой язычок с локоток. Слова не даст сказать.
– Говори, раз кортит...
Не скрою, мало-помалу Николины растабары начинали чем-то занимать. Мне уже не хотелось вот так уснуть, не выведав, как же там всё крутнулось.
Я услышал такое продолжение.
– Мы шли всё молча, если не считать, как Танчик раз заметила гребцу: «Не лови щуку».[8]
За гребцом, к кому я был так близко, что едва не касался носом его спины, я ничего не мог видеть, что там, впереди, да и особой в том нужды не испытывал.
