Особый такт приходилось проявлять по отношению к Амплфорту. В отличие от Парсонса, он всегда докладывал о всех своих успехах у женщин, хотя на самом деле любил только себя самого. На наших редакционных заседаниях он иногда не желал говорить ни о чем, кроме своих стихов. Пространно, во всех подробностях он разъяснял скрытую внутреннюю красоту своей поэзии, считая, что без этого мы, дилетанты, ее не оценим. "Знаешь, Дэвид, — сказал ему как-то Сайм, — твои комментарии куда разнообразнее и интереснее, чем твои стихи". На следующее заседание Дэвид не явился. Позже мы все отправились в его маленькую однокомнатную квартирку, стены которой были оклеены фотографиями и его стихами, напечатанными в "ЛПТ".
— Найдите себе поэта получше! — крикнул он пронзительно, приоткрыв дверь. Впустил он нас только после того, как мы передали ему в знак глубокого раскаяния бутылку виски со складов внутренней партии.
Больше всего Дэвид боялся, что следующие поколения будут знать его только как поэта «ЛПТ». Он не любил, когда мы говорили о политических достоинствах его стихов, и глубоко завидовал тем своим коллегам-поэтам, кто при первом дуновении свободы отвернулся от политики и целиком посвятил себя так называемой "чистой поэзии". Особенно задевали его ядовитые замечания кое-кого из этих поэтов, будто его политическая агитация — всего лишь своеобразная компенсация за недостаток поэтического таланта. Он обижался и на Сайма, который хоть и был его другом, но предпочитал стихи Суинберна и Элиота.
— Я не желаю жертвовать своим талантом ради какой-то сомнительной политической славы, — заявлял он. Но отойти от политики, которой он был обязан своей популярностью, он не мог. Так он и жил в постоянных метаниях между поэзией и политикой, между преувеличенной самоуверенностью и чрезмерным слабодушием. Наверное, только мне удавалось немного успокоить его страхи. В сущности, он был несчастный человек.
Нашего старшего коллегу Уайтерса не волновали ни любовь, ни слава. Теперь, когда этого выдающегося человека и экономиста нет в живых, я, вероятно, могу сказать, не оскорбляя его памяти, что главной его страстью была еда. Прежние коллеги по партии регулярно присылали ему (а значит, и нам тоже) пакеты с пищей и одеждой. Благодаря им заседания редакции иногда заканчивались настоящим пиром, в котором Уайтерс принимал участие с большим воодушевлением. За едой он всегда надевал те очки, которыми обычно пользовался для чтения.
