— Смерть вору!
Сквозь крики раздались два-три ружейных выстрела, пули попали оратору в грудь и в лоб, он зашатался, замахал высоко поднятыми руками и упал ничком. При этом голова его застряла между двумя железными прутьями решетки и свесилась с балкона, как тыква. На землю с нее капала кровь.
Это зрелище развеселило толпу. Крики взлетели высоко к звездам.
Тогда люди, державшие шест с трупом, подошли к балкону и поднесли Винченцо Мурро к дворецкому. Пока шест раскачивался в воздухе, народ смолк, пристально глядя на сближенные мертвые головы. Какой-то стихотворец, намекая на бесцветные глаз альбиноса Маццагроньи и уже гноящиеся глаза мертвого посланца, во все горло выкрикнул экспромт:
Глаза-то как таращатся, горят во тьме:
Вон те — совсем белесые, а те — в дерьме!
Мощный взрыв хохота встретил шутку поэта. И смех переходил с уст на уста, как шум горного потока, сбегающего вниз по камням.
Другой стихотворец вступил в соревнование с первым:
Хорошо слепым, как придет их час:
Закрывать им не надо глаз.
Новый взрыв смеха.
Третий крикнул:
Плохо у вас поджарены рожи,
Цветом остались на смерть похожи!
Новые и новые двустишия сыпались на Маццагронью. Свирепая радость охватила души этих людей. Вид и запах крови опьянял и стоявших впереди. Томазо ди Беффи и Рокко Фурчи устроили состязание — кто ловчее угодит камнем в свисающий с балкона череп еще не остывшего мертвеца. При каждом ударе голова раскачивалась и проступала кровь. Под конец камень Рокко Фурчи попал прямо в макушку. Раздался сухой треск. Зрители захлопали в ладоши. Но вскоре им надоел Маццагронья.
— Кассаура! Кассаура! Герцог! Смерть ему!
Фабрицио и Фердинандо Шоли пробрались в гущу народа, подстрекая самых озлобленных. На окна дворца посыпался ужасающий град камней вперемешку с ружейными выстрелами. Выбитые стекла осыпали осаждающих, камни отскакивали от стен, и в первых рядах оказалось немало раненых.
Когда не осталось камней и вышли все пули, Фердинандо Шоли крикнул:
— Ломай двери!
И этот крик, подхваченный множеством голосов, отнял у герцога Офенского последнюю надежду на спасение.
Никто не решался закрыть балкон, на котором пал Маццагронья. Труп его валялся все в том же жалком положении. А так как мятежники, чтобы освободить руки, оставили шест у перил балкона, из-за гардин, раздуваемых ветром, виднелся и окровавленный труп посланца с обрубленными топором конечностями. Было уже совсем темно. Сверкали бесчисленные звезды. Где-то вдали горело жнивье.
