Наступила тягостная тишина. Экскаваторщик по пояс высунулся из кабины и, раскрыв рот, озадаченно взирал на огрызок ковша. Кто-то из строителей в сердцах ткнул ломом в массу под ковшом, а когда выдернул лом обратно, с удивлением обнаружил в своей руке куцый стержень с концом, похожим на обсосанный леденец.
— Байдин, — не глядя на Зенцову, распорядился Горелик, помоги даме погрузить аппарат. Да быстро, быстро! И намекни ей по дороге, что в ее ученых забавах мы более нужды не испытываем. Лучше в цирке Кио посмотрим. Ну, чего топчешься? Ну?!
К таким бессонным ночам ей было не привыкать. Закрывшись в комнате, она выключила свет и, забравшись с головой под одеяло, съежилась в комочек. Прежде исходила слезами до того, что вся подушка становилась мокрой. С годами сердце оделось в панцирь, глаза оставались сухими, а чисто женское отчаяние сменилось холодным и рассудочным самобичеванием. В своих поражениях Антонида Дмитриевна винила себя одну, свою никчемность, свою бесталанность, беспомощность. Низводила себя до полного ничтожества, испытывая безмерное презрение к своей серенькой натуре. Шептала: «Так тебе и надо! Мало, мало еще тебе!»
К утру все это перекипало. Отчаяние и беспомощность постепенно отступали перед более властным — перед неистовым желанием добиться своего, понять причину неудачи, во что бы то ни стало решить хотя бы частицу проблемы.
После каждой подобной ночи Антонида Дмитриевна появлялась на кафедре с плотно сжатыми губами и распахнутыми улыбающимися серыми глазами. Оставаясь на редкость выдержанной, корректной, даже в спорах не повышала голоса. И одежда на ней была под стать ее манерам, в темно-серых тонах, отменно сшитая и ладно сидящая. В отвороты жакетки выглядывала ослепительно оранжевая кофточка, на шее поблескивала золотая цепочка с медальоном — подарок матери.
Едва освободившись от лекций, Антонида Дмитриевна захватывала свободный столик с компьютером и погружалась в бесконечные, ей одной ведомые, расчеты. Медленно, страшно медленно подвигалась она вперед, по крупицам добывала секреты возможного перевоплощения воды. Боялась одного: вдруг не хватит жизни? Жизни хватило, даже осталось наперед. К завершающему этапу Антонида Дмитриевна подошла буднично, не вдруг, дыхание от ощущения совершенного открытия не захватило. Как занозы из собственного тела, извлекала она из моря математических соотношений одну неточность за другой. Уравнения становились все краше, компактнее. И наконец вот она, вершина, — коротенькая, до обидного простая формула: два безразмерных коэффициента, три степенных величины и кубический корень. А в них вся жизнь, все чаяния и горести, бессонные ночи и работа… работа… работа до одури. Где-то в самой глубине души, спрятанная от себя самой, трепетала нескромная искорка надежды, что когда-нибудь эту формулу назовут «формулой Зенцовой»…
