«Неужто медведь-шатун объявился? — охнул Игнат Гаврилыч и сбавил шаг. — Давненько об них в наших краях не слыхать…»
Но любопытство все же пересилило осторожность, и, пригнувшись, он стал тихо приближаться к темной таинственной горке.
«Иль сохатый?!»
Вскоре показались огромные лосиные рога.
Однако почему зверь на путях? Старик сунул два пальца в рот и по-мальчишески звонко свистнул.
Лось с трудом поднялся, сделал неверный шаг в сторону, но тут же споткнулся и упал.
«Да он, видать, не в себе…» — смекнул стрелочник и подошел ближе.
Натужно вздымались мохнатые бока лесного великана и по-детски вздрагивали его толстые губы. На ноге рана — видно, от пули браконьера.
«Ишь, сердешный, как мается», — качнул головой старик и замахнулся на внезапно осмелевшую собаку.
А лось, увидев занесенную руку, снова поднялся из последних сил, но тут же тяжело рухнул в сугроб.
Старик надвинул шапку на лоб и зашагал к деревне.
Вернулся через час с мужиками и ветеринаром. С трудом взвалили грузного обессилевшего зверя в сани и повезли в теплый хлев.
Так очутился сохатый в доме стрелочника Игната Гаврилыча Тучкова.
Долго лесной великан дичился своего спасителя, но старик знал, как угодить больному. Всякий раз приносил ему какое-нибудь лакомство — то осиновой коры, то рябиновых веток, то ольховых веников…
Лось привязался к стрелочнику и, будто ребенок, тыкался по утрам мокрыми губами ему в бок, ища в кармане заветную горбушку ржаного хлеба.
Спустя два месяца сохатый выздоровел, но память о былом осталась; точно на норе старого дуба, на ноге у лося образовался нарост.
Ветеринар долго осматривал зверя и развел руками:
— Тут уж медицина бессильна!
Старик тяжело вздохнул, погоревал. И с того он еще больше привязался и сохатому и прозвал Сердешным.
Детей у Игната Гаврилыча не было, да и с людьми говорить ему приходилось не каждый день, но с лосем он мог беседовать часами: и о расписании поездов, и о ненастной погоде, и о новом председателе.
Соседи посмеивались над чудачествами старика, но зато окрестные ребятишки так и льнули к нему и всерьез спрашивали:
— Дядя Игнат, неужто лось слова понимает?
— А то как же! — пояснял стрелочник. — Четвертый месяц у меня квартирует. Обвык…
В марте снег на дворе стал темнеть. Небо голубело, раздвигалось и как бы поднималось все выше и выше.
— Видать, скоро и расставание, — сказал однажды старик, бросив охапку ивовых прутьев сохатому другу.
Как-то ранним воскресным утром, когда за окном серебряным колокольчиком зазвенели желтогрудые овсянки, а на проталинках зашагали иссиня-черные грачи и звонкая лесная капель открыла счет весенним денькам, Игнат Гаврилыч распахнул настежь ворота хлева.
