Маркус же погиб иначе и, верно, ничего при этом не декламировал, потому что, не отличаясь ораторскими талантами, обладал к тому же голосом резким и хриплым, как сирена бедствия, и при этом – что самое ценное – говорить не любил.
Такими вспомнились сейчас Волгину, сидевшему на посадочном поле дирижаблей, погибшие друзья. А раз уж они начинали вспоминаться, значит, пришло время посоветоваться с ними: мертвые никогда не вспоминаются нам без нужды и основания.
Аль Бухори понимал толк в любви, и если бы только об этом шла речь, никто не пожелал бы лучшего советчика. Но сейчас надо было говорить и о других, не менее сложных вещах, и на сей раз Волгин избрал собеседником Маркуса. Были и живые друзья. Они тоже находились очень далеко, хотя и чуть ближе, чем мертвые. Но с живыми и отсутствующими советоваться в мыслях трудно: поди знай, насколько изменились за годы разлуки они сами и их взгляды на жизнь, которая постоянно находится в движении и тянет за собою и нас. А мертвые не меняют взглядов (если за них этого не делают живые, но отнюдь не друзья), мертвые устойчивы и неколебимы, они уже достигли своей вершины, и ты можешь быть уверен, что на один и тот же вопрос они всякий раз дадут один и тот же ответ, разумеется, если ты еще помнишь их как следует.
Итак, дорогой Маркус, почему же меня тревожит совесть, почему не зудят нетерпением пальцы, как это бывало перед каждым экспериментом, даже и не решающим? Ага, ты высоко поднимаешь брови и спрашиваешь, чего же, собственно, я хочу добиться? Ну, что же, я расскажу, а ты поймешь, как понимал всегда все. Слушай.
Мы все-таки изобрели эту пресловутую разумную машину. Нет, я не принимал в этом участия, есть такой Корн – ты его не знаешь, способный парень, но он никогда не был в Дальней разведке, не стоял на палубах наших отчаянных кораблей, и в этом-то, наверное, и кроется причина того, что он не сумел остановиться вовремя и довел свое дело до конца. Его создания предназначены для того, чтобы убить нас. Задушить, уморить, называй как хочешь. Нет, они не питают вражды к человеку, им на нас, строго говоря, наплевать. Но они предназначены для завоевания космоса, для того, что до сих пор было нашим, и только нашим делом, которым жили и на котором выросли многие из нас. А теперь пришли эти рамаки, приспособленные для работы в пространстве и на диких планетах куда лучше нас – лучше, Маркус, лучше, видишь – я откровенен, они действительно получились неплохо, а ведь они будут еще совершенствоваться. И вот, выполняя свою задачу, они вытеснят нас так, как некогда трактор вытеснил лошадь. А я не хочу, Маркус, чтобы мы оказались в положении лошадей, или чтобы нам, в лучшем случае, осталась роль пассажиров, в то время как по природе своей мы не пассажиры, а пилоты.
