― Может сработать. Варит у тебя в стрелковом деле котел, Сашка. Завтра сам займусь, а патроны с разной навеской снаряжу. Послезавтра испытаем. Если все выйдет как надо ― озолотимся. А с чего это ты вдруг придумал?
Ну Дарри еще озолачиваться ― так вообще в деньгах утонуть. А мне не помешает. Ответил же так:
― Да с того, что мне приходится из хорошего ружья обрез делать, чтобы его вместе с карабином носить. Карабин для дали, обрез для близи. Надоело. А так получится, что одно ружье для любой охоты.
― Я так и думал. Займемся с тобой завтра.
― О процентах с кем договариваться?
― Если сработает, то с Варой. Ей практика полезна.
― Понял, договоримся, ― легко согласился я.
ГЛАВА 11,
в которой герой опять идет в баню, но не размышляет, а слушает речь о справедливости мироустройства
Гномья баня ― это вроде как турецкий хамам, который пришлые и в новом свете воскресили, хоть все больше и аристократы. Мы, простые люди, в русскую ходим. Но в гномьей пару еще больше, и жарче там, чем в турецкой. Непривычный не высидит. Одной же из основ моей нынешней дружбы с Дарри стало то, что больно уж я баню люблю и жар терплю легко.
Парятся гномы степенно, с едой, пивом, без девок. А девки в бани своими компаниями ходят. У каждого рода своя баня, которую улучшают, как могут, в которую гостей водят и которой гордятся. Хоромы, а не бани, в общем.
В бане о делах не говорят ― считается, что от пара мозги мякнут, как крепь деревянная. С этим я согласен, нечего в бане о серьезном. Точнее, о серьезном можно, но исключительно в порядке болтовни. О чужом серьезном. О политике южных герцогств, например, о проблемах рыболовства в Северных проливах или о потенциальном закате эльфийской расы. Главное, чтобы это серьезное непосредственно тебя не касалось. Короче, о политике, если ты не политик.
Мы с Дарри сидели, завернувшись в льняные простыни, в предбаннике, устеленном коврами из этих самых южных герцогств. Перед нами на широком дубовом столе стоял бочонок ледяного пива, в который был вбит кран, в руках у нас были огромные глиняные кружки. В углу крутился патефон, из динамиков, обтянутых самым настоящим шелком, шитым золотой нитью, доносилась какая-то музыка, вполне южная на слух. Так, заунывное что-то, для расслабления общего.
Дарри потянуло на философствования, как у него всегда бывает после пятой кружки и пятого же захода в парилку. Он откинулся в широком полукресле или полуложе, принял позу гордую, как на памятнике самому себе ― есть у них и такой, ― заговорил:
