— Что? Что ты мелешь? — пробормотал Джо. О чем это ты, о ком? Обо мне?
— А ты думал, я ничего не знаю? Я только молчал — вот и все. Что ж, валяй! Мне-то что за дело! Ступай хоть на виселицу. Расти бандитом. За решетку захотелось? Пожалуйста! Мне-то что! Что толку с тобой говорить? Сунешь нос в твои дела, так ты, пожалуй, еще голову мне оторвешь.
— Ты сам не знаешь, что говоришь!
— Ладно. Пусть я не знаю. Пусть я не вижу, что творится у меня под носом. Но только говорю в последний раз: ты от меня ничего, кроме добра, не видел. Никогда ничего, кроме добра, не видел. И лучше ты меня не доводи, не то я вышвырну тебя из дому, вышвырну на улицу — там тебе и место. Ты форменный бандит, вот ты кто!
Лео взмахнул руками, опустил их, отвернулся и, уставясь на кастрюлю, старался овладеть собой. Потом сказал:
— Я хочу ужинать, — и пошел к буфету за тарелкой.
Циферблат будильника смотрел Джо прямо в лицо. Он вздрогнул и поспешно отвел от него взгляд. Он уже не думал, только чувствовал. Все, что он натворил в своем беспокойном шатании по улицам, все его поступки, перечисленные и названные по имени, потрясли его. Они представлялись ему совсем иными, когда он их совершал и когда после о них думал. Теперь он почувствовал, что ошибался, что прав Лео, а не он.
Лео видел его поступки так, как видело их общество, а общество должно видеть правду. И если ему, Джо, эти страшные, отвратительные преступления раньше казались всего-навсего проступками, которые он совершал невольно, не по своей охоте, а потому и не чувствовал за собой вины, то это получалось только потому, что сам он не был частицей общества. Только потому, что он был выброшен из этого общества; теперь это стало ему ясно.
Желание бежать охватило его. Бежать — ибо он почувствовал себя отщепенцем, которого все ненавидят и который ненавидит всех. Бежать от страха перед Лео, которому все известно, от своей ненависти к нему, от полисмена, от бармена, от Шорти. Все тело рвалось отделиться от пола, но мысли, спутавшись в клубок, парализовали волю. И он стоял, прикованный к месту, раздираемый всеми страхами и всеми злобами и еще какой-то новой боязнью перед новыми, неведомыми преступлениями, которые за дверью дома подстерегают отщепенца без гроша в кармане.
Он все стоял на том же месте, дрожа от волнения. Он смотрел на Лео, а сам напряженно прислушивался, не раздаются ли уже шаги полисмена на лестнице, и в голове у него словно отрывалось что-то и куда-то проваливалось. Внезапно с его губ сорвались слова. Он не понимал, что он говорит. Он крикнул что-то, и сам не расслышал что. Он понимал только, что кричит и что кричать нельзя. Нужно упасть перед Лео на колени и вымолить у него денег и убежать от полисмена.
